Андрей Столяров - Я - Мышиный король

Жуткую она тогда ему устроила трепку - визгливую, истерическую.

И между прочим, он же потом ее успокаивал, потому что Ивонна неожиданно разрыдалась.

Разрыдалась, и никак не могла взять себя в руки.

Теперь, разумеется, такую трепку ему на задашь.

Было уже - начало одиннадцатого.

Ивонна неторопливо прибиралась в квартире и, пока прибиралась, размышляла о том, что, наверное, сарацины и в самом деле не продержатся долго. Клаус здесь при всех его крайностях, наверное, прав. Нынешняя ситуация в городе должна измениться. Ведь менялась же она до сих пор. А поскольку изменится ситуация, то и заявление ее, может быть, не понадобится, - потому что при катаклизмах происходят обычно перестановки во всех Департаментах: кто-то уходит на повышение, а кто-то вообще исчезает бесследно, так уже несколько раз на ее памяти было, - может быть, тогда и Дирдеп растворится, как дурное воспоминание, - что бы ему, например, не пойти на повышение в мэрию, или что бы, например, не откатиться в ряды обслуживающего персонала.

Вот было бы здорово: Дирдеп - вахтером, а она по-прежнему - советник второго класса.

Вот бы она ему показала!

Ивонна даже зажмурилась, представив себе, как она пересекает огромный, в мозаичных панно вестибюль Департамента, как она приближается к закутку, в котором пребывает вахтер, а Дирдеп, что и требуется от вахтера, подскакивает за своим барьерчиком и почтительно сдергивает с головы фуражку с желтым околышем.

Черта с два она обратила бы на него внимание!

Однако, все это были, конечно, несбыточные мечты. Этого никогда не случится, нечего и надеяться. И поэтому она всетаки, завершив уборку в квартире, чуть подкрасившись и облачившись в строгое платье, без раздумий положила в сумочку листок заявления и, пройдя два квартала, нагретые солнечными лучами, с вдруг заколотившимся сердцем толкнула тяжелую дверь, справа от которой блестела табличка: "Районное отделение".

Настроение у нее по-прежнему было отличное, и она неожиданно подмигнула пузатому сарацину, несшему охрану при входе (правда, вспомнив опять, что сарацины кого-то вчера зарубили; однако - мельком), а когда, наверное предупрежденный звонком, появился из кабинете довольно-таки невзрачный мужчина в темно-сером полувоенном костюме, заправленном в сапоги, то Ивонна, открыто и прямо глядя в его блеклые, как бы истершиеся глаза, энергично произнесла - вероятно, несколько громче, чем требовалось:

- У меня - заявление!..

Мужчина даже попятился.

Во всяком случае, в заспанном казенном лице его что-то дрогнуло, но он тут же, по-видимому, овладел собой и с формальным радушием указал на открытый проем кабинета:

- Прошу вас!..

А затем усадив ее в кожаное потертое кресло, где Ивонна вдруг отчего-то почувствовала себя, как на витрине, опустился в такое же кресло с другой стороны стола и, по-прежнему сохраняя, наверное, долгой практикой вырабатываемое радушие, но одновременно и с ощутимым чиновничьим безразличием неторопливо заметил:

- Я вас слушаю...

Заявление он читал, наверное, минут пятнадцать. Или, может быть, меньше, но Ивонне этот промежуток времени показался необычайно долгим, а прочтя, вовсе не принялся ее о чем-то расспрашивать, как она первоначально предполагала, но напротив вдруг замолчал и, зажав обе руки коленями, начал быстро-быстро раскачиваться на краешке кресла, - бледный лоб у него при этом сильно наморщился, а глаза как будто повернулись зрачками внутрь организма.

И еще он тихо, но ощутимо поцокивал языком.

И кривился щекой - словно у него побаливали верхние зубы.

Впечатление было, во всяком случае, очень похожее.

Ивонна просто - ждала.

Продолжалось это опять же, наверное, минут пятнадцать. А затем мужчина прекратил раскачиваться так же внезапно, как начал, и вдруг с острым, необычайным вниманием посмотрев на нее, энергично, как будто очнувшись от дремы, поинтересовался:

- Значит, он упоминал при вас Мышиного короля?.. Любопытно... А вы в этом абсолютно уверены?

- Абсолютно, - твердо сказала Ивонна.

- И... упоминание... свидетельствовало о его... положительном отношении?

Ивонна кивнула.

- Значит, вы полагаете, что это - не случайная оговорка?

- Да, полагаю...

Тогда мужчина ногтем, как-то очень небрежно подтолкнул к ней листочек со строчками заявления и совсем другим тоном - официальным, сухим - предложил, словно чувствуя, что от этого будут одни неприятности:

- Подпишите, пожалуйста. И - разборчиво. Без подписи не принимаем...

Настроение у Ивонны вдруг резко упало.

- А я слышала, что можно подавать анонимные заявления. Главное, чтобы - лично...

Мужчина кивнул.

- Да, конечно, но в некоторых случаях требуется представленность заявителя. Чтобы избежать, так сказать, необоснованных обвинений... Подпишите... Конфиденциальность мы, разумеется, гарантируем.

И зрачки его буквально вонзились в Ивонну.

Выхода не было.

Ивонна достала из сумочки ручку, подсохшую от долгого неупотребления, и, наверное, с пятой попытки вывела под словом "гражданка" свои ломаные, прерывающиеся, неразборчивые каракули.

Точно курица лапой.

У нее было такое чувство, что она попала в ловушку.

Тем более, что и заявление сразу исчезло в картонной потрепанной папке с начертанием красным карандашом: "К рассмотрению".

- Вот и отлично, - приветливо сказал мужчина. - Лично я очень рад, что вы так серьезно относитесь к своим гражданским обязанностям. А теперь - еще одна небольшая формальность... Пройдемьте...

Он открыл неказистую дверь в левой части своего кабинета и, пройдя вслед за ним, Ивонна неожиданно очутилась в странно маленькой, чуть ли не со спичечный коробок, тесной низенькой комнатке, где едва умещались - тахта и два ободранных стула.

Вид у комнатки был не очень-то презентабельный. И Ивонна сразу же поняла, зачем ее сюда пригласили.

Сердце у нее оборвалось.

Она сделала шаг назад.

Дверь, однако, была уже заперта, а мужчина уже уселся на стул - неторопливо стаскивая сапоги:

- Располагайтесь...

И он сделал весьма недвусмысленный жест.

Стены в комнате были серые, а плафон, источающий свет казался голубоватым.

- Я буду жаловаться, - беспомощно сказала Ивонна.

А мужчина с удивлением поднял перекошенное от усилий лицо:

- Кому?

В голосе его действительно слышалось удивление.

- Вы хотите, чтобы вашему заявлению дали ход? Хотите? Тогда не тратьте напрасно моего рабочего времени...

И он бросил сапог в угол комнаты.

Голос у него был тоже - какой-то серый.

Или, может быть, голубоватый.

Не разобрать.

А когда Ивонна, наверное минут через двадцать, вышла из районного отделения и, как будто ожившая статуя, с каменным неподвижным лицом зашагала по улице, не совсем понимая, куда она направляется, то на перекрестке, где пришлось задержаться перед огнем светофора, в перспективе проспекта она неожиданно для себя увидела серые уродливые дома, напихивающиеся друг на друга, а над серыми крышами их, словно вылинявшее полотнище - голубое и, вместе с тем, совершенно безнадежное небо...