Андрей Столяров - Я - Мышиный король

Кору - не выдует.

И к тому же она была совершенно права в настоящий момент.

Времени на допросы у нас действительно не оставалось.

- Вперед! - сказал я.

Мы перебежали проспект Повешенных, который уже чистили и скоблили в преддверии праздника, и, пройдя по каналу, где в глади темного зеркала, отражаясь, лежали картинные, словно нарисованные дома, очутились на площади, правая часть которой примыкала к каналу, а всю левую - там, где как раз останавливался трамвай - занимало квадратное серо-малиновое здание Консерватории.

Доносился сквозь закрытые окна разнобой настраиваемых инструментов.

Пела скрипка, и одновременно выкатывался из-под крыши грохот рояля.

Здесь Кора сказала:

- Ну все, расходимся, как договаривались. Ты уже решил, когда будешь стрелять? Мне это надо бы знать, чтобы - сориентироваться...

Она расстегнула сумку, где под брошенным сверху, скомканным носовым платком, находилось тяжелое тупорылое тело автоматического "никкодера".

Губы у нее были красные от помады.

А искусственные завитушки волос спадали на шею.

Я ответил, ощущая в себе проклятую неуверенность:

- Пока не могу сказать... Надо, наверное, все-таки выслушать, что он мне предложит... Тут - не просто... Сэнсей человек серьезный... И предложить он может такое, что все наши планы изменятся... Вряд ли, конечно... Однако, выслушать стоит...

Тогда Кора кивнула.

- Ладно. Оставим это на твое усмотрение. Но ты, главное, не волнуйся и знай, что я тебя прикрываю. И держись веселее, что-то мне твой настрой сегодня не нравится.

- Мне он самому не нравится, - сказал я.

А Кора, подняв руку, очень нежно провела пальцами по моей щеке.

- Давай, давай, двигайся. Я бы тебя поцеловала, но это - плохая примета...

И глаза у нее выразительно посветлели.

Все-таки она была молодец.

Я смотрел, как она идет через площадь, заполненную в это время народом, и как, оказавшись на остановке трамвая, оглядывается, чтобы оценить выбранную позицию, а затем, обогнув группу женщин, которые ее загораживали, поворачивается и смещается несколько влево.

В своем нынешнем платье и в парике, который ее ощутимо старил, она нисколько не отличалась от других законопослушных граждан, скопившихся на остановке. Пожилая усталая женщина, едущая на работу, заподозрить ее по внешности было практически невозможно. Я вдруг подумал: а что бы сказала о ней Ивонна? Если бы, например, я попытался бы их познакомить. И решил, что Ивонна была бы спокойная и очень сдержанная - как всегда, когда человек, с которым приходится поддерживать отношения, ей не нравится, а вот Кора, наоборот, вероятно бы, беспрестанно хамила, а скорее всего, вообще бы не стала с ней разговаривать.

С Корой это случается.

И тем не менее, я почему-то сравнивал их обеих.

Вот только времени для сравнений у меня совершенно не оставалось. Стрелки наружных часов на здании Консерватории уже подходили к одиннадцати - сияли витрины, проехал набитый автобус - и когда минутная стрелка черной полоской своей, тихо дрогнув, установилась совсем вертикально, я, для надежности обозрев место акции и ничего подозрительного не заметив, вышел из-за фасада Консерватории, с левой его стороны и, не торопясь, чтобы Кора не дергалась и не волновалась напрасно, подошел к неказистому крохотному кафе на углу, в чьей стеклянной, из гнутых трубочек вывеске над дверями не было, по-моему, ни одной целой буквы.

И сразу же неизвестно откуда материализовалась на том же углу плотная высокая фигура Сэнсея. Вот только что никого рядом не было, и вот он уже появился - просиял белозубой улыбкой, тряхнул головой, как будто мы с ним расстались совсем недавно.

Я даже слегка испугался.

Но Сэнсей, вероятно, и не задумывал сейчас ничего чрезвычайного, руки он держал на виду, и за широкой спиной его не маячили фигуры звероподобных охранников.

Вероятно, он и в самом деле явился один.

Улыбка у него была - бесподобная.

- Здравствуй, мой мальчик, - мягко сказал он. - Ты представить себе не можешь, как я рад, что мы, наконец увиделись. Давай полчасика посидим. Это - чистое место, мы здесь сможем разговаривать абсолютно свободно.

С непривычной заботливостью он тронул меня за локоть.

- Мальчик, очнись!...

Прозвучали сигналы точного времени.

Я даже подпрыгнул.

Я не собирался идти ни в какое кафе. Кафе - это было против всех наших правил. Еще вчера, когда мы с Корой осматривали место будущей встречи, мы решили, что я ни в коем случае не должен исчезнуть из-под ее наблюдения. Потому что иначе я сразу же окажусь без прикрытия. А прикрытие в нынешней операции едва ли не основное. Так мы с Корой между собою договорились. И я об этой договоренности помнил. Поэтому кафе отпадало. Но, по-видимому, мы не учли при расчетах одного важного обстоятельства. Мы не учли Сэнсея. Он опять заботливо тронул меня локоть, улыбнулся, показав тридцать два ослепительных зуба, с уважением и вместе с тем повелительно мотнул головой: я опомниться не успел, как оказался за полированным столиком, приткнутым у подоконника, и передо мной возникла дымящаяся чашечка с кофе, и коньяк в низкой рюмке распространил заманчивое благоухание - я, наверное, уже около года не пил коньяка - а сам Сэнсей, сотворивший все это буквально за считанные мгновения, наклонился ко мне через процарапанную поверхность стола и спросил с деликатными интонациями, чтобы, видимо, не обидеть:

- Может быть, ты есть хочешь, мой мальчик? Выбор здесь не велик, но - скажи, и я возьму тебе парочку бутербродов. Ты, наверное, сегодня еще не завтракал? Не стесняйся, я знаю, что такое подполье...

О подполье он упомянул совершенно напрасно.

Я опомнился и отодвинул коньяк, который даже плеснулся. Горло у меня запечатал внезапный комок возмущения. Мне, повидимому, следовало выстрелить в этот момент. Но я почему-то не выстрелил. Я только дернулся, как припадочный, и едва не смахнул на линолеум щербатую чашечку с кофе. Руки мне абсолютно не подчинялись, будто судорога эпилепсии прокатилась по телу, я весь мелко, точно цыпленок, дрожал, но Сэнсей, как ни в чем не бывало, размешивал сахар столовской исцарапанной ложечкой и пониженный голос его переливался бархатными тонами:

- Или, может быть, тебе нужны деньги, мой мальчик? Ну, конечно, в подполье всегда нужны деньги. Ты скажи, сколько тебе сейчас требуется. И не беспокойся: это будут мои личные деньги. Если ты понимаешь, конечно, что я имею в виду. Понимаешь? Ну вот и отлично. Ты всегда и все понимал с полуслова. Я, признаться, горжусь тобою, мой мальчик. Да-да-да, не улыбайся, пожалуйста, так иронически. Существует же, как ты, наверное, слышал, гордость учителя - когда вдруг начинаешь испытывать радость за некоторых учеников. Между прочим, ты один из лучших моих воспитанников. Да-да-да, это не комплимент и не дежурная похвала. Я действительно рад, что ты стал гордым и самостоятельным человеком. Я надеюсь, что со временем ты займешь мое место во главе Департамента. И что ты намного лучше меня будешь справляться с этими отвратительными обязанностями. Потому что ты гораздо порядочнее, чем я сам когда-то был в твои годы...