Андрей Столяров - Наступает мезозой

– Вот теперь, по-моему, можно двигаться…

Все лицо его вдруг заполыхало от прилива крови.

– Мокей Иванович!… – извиваясь на переднем сиденье, простонал референт.

Но министр только с досадой махнул рукой:

– Помолчи немного, Павлуша! Надоел! Что ты, понимаешь ли, мне все время указываешь? Мне, понимаешь ли, не надо все время указывать. Я, понимаешь ли, и сам могу указать!… – Он в упор посмотрел на полинявшего от неожиданной выволочки референта и, как будто нащупывая что-то невидимое, пошевелил в воздухе тупыми мясистыми пальцами. – Дай-ка тут это… Ну – сам знаешь, чего…

Референт сейчас же выщелкнул ему на ладонь крупную зеленоватую капсулу в поблескивающей оболочке, министр проглотил её и некоторое время сидел, точно прислушиваясь. Потыкал в Манаева своей лопатообразной ладонью:

– И ему – тоже… Не бойся, Константин. Это, понимаешь ли, от запаха. Чтобы запаха, понимаешь ли, не было… Японская, понимаешь ли, штучка… Давай, не робей!…

– Последняя упаковка, Мокей Иванович!… – плачущим голосом сказал референт.

Министр покряхтел.

– Ох, жадноват ты, Павлуша. А ведь сорока ещё нет… Жадноват, жадноват… Не наша это психология… Ну – выпишу тебе командировку в Японию, съездишь – привезешь пару ящиков. – Он ещё покряхтел, собираясь с силами. И довольно-таки энергично потряс рукой. – Все! Пора за работу!…

Манаев с трудом проглотил капсулу. Последние пятьдесят грамм колом стояли у него в горле. Вероятно, они были лишними. Разумеется, они были лишними. Он даже испугался, что кол этот сейчас вырвется из него наружу. Но, к счастью, ничего подобного не произошло. Потому что когда он судорожно, против воли, сглотнул, то деревянная напряженность внутри вдруг ослабла: как-то осела, подтаяла, расползлась – теплая радостная волна прошла по телу. Появилось второе дыхание. Мир распался на фрагменты.

– Вперед! – сиплым басом сказал министр.

Кое-как они выкарабкались из машины. Причем, министр, распрямляясь, ощутимо пошатнулся, и Манаев поддержал его, схватив под локоть. Референт не успел поддержать, а Манаев – успел. И министр покивал ему весьма благосклонно.

– Молодец, – снисходительно сказал он. – Я вижу, что исправляешься, Павлуша…

И не дав Манаеву объяснить, что он вовсе не Павлуша, властным движением отстранил его и, как солдат на параде, отбивая шаг, проследовал в огромный прохладный, отделанный розовым мрамором вестибюль, где из-за барьера, подтянутый до боевой готовности, сразу же вырос офицер с нарукавной повязкой и, отчетливо откозыряв, спросил – очень внятно, но почему-то вполголоса:

– Извините, пожалуйста. Вы к кому, товарищ?…

– Мне – назначено, – ответил министр гулким шепотом. И неопределенно потыкал указательным пальцем куда-то в сторону Манаева. – А это – со мной…

Ошеломленный референт пискнул, как мышь, необыкновенно засуетился, пытаясь втиснуться между Манаевым и министром, но то ли растерялся от неожиданности, то ли попросту не успел: офицер на секунду замер, напряженно всматриваясь, а затем ещё раз отчетливо откозырял:

– Товарищ Бочкин?

– Так точно!

– Проходите, пожалуйста, товарищ Бочкин!…

Манаев опомниться не успел, как оказался по другую сторону барьера. Он не знал, что ему делать. Он видел деревянную удаляющуюся спину министра, разумеется, и не подумавшего оглянуться, и одновременно, краем глаза – мятущегося референта, который, стараясь не привлекать внимания, исполнял перед барьером какой-то сложный мучительный танец – приседая, протягивая беспомощные руки.

– Папочку, папочку возьмите!… – рыдал он.

Манаев, наконец, сообразил и принял из влажных ладоней кожаную темно-синюю папку с вензельным тиснением. Из неё высовывались уголки документов.

– Умоляю тебя! – панически шепнул референт. – Все – фиксируется… Ни одного лишнего слова… Костя… Друг… Постарайся… Чтоб – хоть как-нибудь пронесло!…

Синие зрачки его пульсировали, как у сумасшедшего. В уголках нервных губ скопилась слюна.

– Ставь бутылку! – тут же потребовал Манаев.

И референт, на все соглашаясь, затряс головой:

– Две!… Четыре!… Сколько угодно!… Всю жизнь тебя поить буду!…

Кажется, он даже прослезился. Лицо его сморщилось, как печеное яблоко, а из горла вырвался тоненький детский всхлип, он ещё что-то бормотал, цепляясь за папку – вероятно, уговаривал, давал советы – Манаеву некогда было разбираться: министр уже поднимался на второй этаж, поэтому он, все-таки выдрав папку, скоренько пообещал референту, что, конечно, все будет в порядке, и, не дослушав дальнейшего лихорадочного бреда, кинулся через вестибюль к пустынной мраморной лестнице.

Ему казалось, что он парит на бесшумных крыльях. Последние пятьдесят грамм вовсе не были лишними. Разумеется, они не были лишними. Они вернули ему ощущение полета.

Правда, полет этот чуть было не был прерван в самом начале. Потому что когда Манаев, не чувствуя ног, вознесся до второго этажа, то он увидел, что там, в коридоре, покрытом ковровой дорожкой, под торжественными портретами, обрамленными золотом и стеклом, расположена ещё одна поперечная загородка, и внутри неё сидит точно такой же подтянутый крепенький офицер с золотыми погонами и с красной нарукавной повязкой дежурного.

И он также, как и первый, вежливо откозырял, и с такими же точно интонациями спросил Манаева:

– Извините, пожалуйста. Вы к кому, товарищ?…

Манаев объяснил, что он, собственно, ни к кому. Что он, собственно, – вот, немного сопровождает. Деревянная фигура министра в это время как раз скрылась за углом. Офицер оглянулся на неё и попросил Манаева предъявить пропуск.

– Какой ещё пропуск? – удивился Манаев.

Выяснилось, что для прохода в закрытую часть здания требуется специальный пропуск – с фотографией и с подписями четырех генералов.

Разумеется, никакого пропуска у Манаев не было.

– Дык, это самое… – растерянно сказал он.

И затем объяснил, что, собственно, а зачем ему пропуск? Вот же он, Манаев, собственной персоной. Живой человек, все на нем нарисовано. Зачем ещё какие-то пропуска? Но майор не согласился с этим аргументом. Тогда Манаев объяснил, что пропуск он сегодня оставил дома. Торопился, забыл, не посмотрел в кармане парадно-выходного костюма. Но вообще говоря, это не имеет никакого значения. Его, Манаева, тут все знают. Слава богу, руководит уже – сколько лет. Ты, майор, сходи – спроси любого, тебе скажут. Но майор почему-то не захотел никуда идти. Он все тем же размеренным голосом твердил, что необходим специальный пропуск. Согласно распорядка. И без пропуска он разрешить не может. Доводы Манаева не производили на него впечатления. Оставалось, по-видимому, последнее средство. Манаеву очень не хотелось к нему прибегать. Но, судя по всему, другого выхода не было. Поэтому он перегнулся через барьер и, сладострастным жестом извлекши из пиджака бутылку, водрузил её прямо на стол, перед носом оторопевшего майора.