Андрей Столяров - Наступает мезозой

Это была – загадочная фраза. Манаев её не понял. Однако он почувствовал, что как раз отсутствие документа успокоило человека, и поэтому, заманчиво тряхнув «Плиской», высказался в том духе, что время идет, а дело, между прочим, стоит на месте. Между прочим, в любую минуту может вернуться товарищ министр. Вот вернется товарищ министр, и тогда ещё неизвестно, как у них тут получится.

Но упоминание о Мокее Ивановиче не произвело особого впечатления.

Коренастый человек лишь вяло поморщился.

– Министр – не министр, какое это имеет значение, – заметил он. И вдруг, вероятно, на что-то решившись, по секрету, доверительно признался Манаеву. – Из горла, понимаешь, не хочется… Тяжеловато…

Манаев развел руками:

– Ну ты интеллигент!… Может быть, тебе ещё и закусить – понадобится?…

Коренастый человек смущенно потупился, всем своим видом показывая, что – действительно, виноват, но как ни странно, именно в этом вопросе Манаев ему сочувствовал: из горла и в самом деле было тяжеловато, поэтому он вытряхнул мыло из двух мыльниц, которые стояли по бокам фаянсовой раковины, быстренько их сполоснул и, разлив коричневый, даже какой-то маслянистый коньяк, облегченно сказал, передавая напарнику ту половинку, которая побольше:

– Ну, нормально? Мы – люди бывалые… Только пей с уголка, обидно будет, если расплещется…

Они выпили. Причем – коренастый человек – мелкими хлюпающими глотками, и, сглотнув таким образом в последний раз, замер, как недавно Сергуня, не в силах произнести ни единого слова. Манаев сразу же набубырил ему холодной воды. И дал запить. Но это не помогло. Дыхание у коренастого человека не восстанавливалось. Жестами он показал Манаеву, что, дескать, давай по второй.

– Пожалуйста, – ответил Манаев.

Но едва он успел снов разлить коньяк, как дверь в туалет распахнулась и ворвался разъяренный, малиновый от накопленного внутри бешенства министр, и буквально с порога замахал кулаками.

– Опять твои штучки, Павлуша?… – прохрипел он. – Ты дождешься, я тебя в самом деле уволю!… Почему я должен разыскивать тебя по всему зданию?…

Вероятно, министр кричал бы и дальше, но в этот момент коренастый человек, наконец, пришел в себя: на лице его появились признаки жизни.

Он длинно выдохнул:

– Фу-у-у!… По-моему, прижилась… – И, обернувшись, холодновато спросил. – А в чем, собственно, дело, товарищ Бочкин?

Министра как будто током ударило. Он открыл было рот, потом закрыл его, открыл вторично – постоял так некоторое время, и вдруг лицо его расплылось в умильной улыбке.

– Владимир Юрьевич! – радостно воскликнул он. – А меня вот тут вызвали – на Коллегию… Коллегия у нас сегодня… А помощник мой, Павлуша… запропастился…

Министр, кажется, даже стал меньше ростом.

– Меня зовут Константин! – высокомерно заметил ему Манаев.

И министр в отчаянии хлопнул себя ладонью по лбу.

– Правильно! Правильно! Костя!… Запамятовал… Что же ты, Костик, так – неуважительно?…

Он, наверное, имел в виду то, что Манаев потерялся, но коренастый человек понял его по-своему – суховато кивнул, как бы давая разрешение:

– Ладно. Налей ему!

Манаев передал мыльницу. Министр принял её обеими руками, как драгоценность, деликатно выхлебал содержимое и сказал растроганным сладким голосом:

– Спасибо, Костик… – впрочем, тут же, поперхнувшись, добавил. – И, конечно, вам, Владимир Юрьевич… с чувством глубокого удовлетворения…

И вдруг вздрогнул, подброшенный неожиданно появившейся мыслью:

– А что же мы, извиняюсь, стоим?… Давайте я стульчики принесу!…

Сначала Манаев рассказал про сберкассу. Он не хотел рассказывать про сберкассу. У него было ощущение, что про сберкассу он сегодня рассказывал пятьдесят девять раз. Но министру эта история, оказывается, чрезвычайно понравилась. Он буквально повизгивал, предвкушая её – всячески одобрял и подталкивал к ней Манаева. При этом он очень искательно, совершенно по-собачьи заглядывал снизу в лицо Секретарю. Словно боялся, что его сейчас выгонят отсюда. Манаеву даже стало его немного жалко. Поэтому он все-таки рассказал про сберкассу. Министр закатился было от напряженного хохота, захлопал было себя обоими ладонями по коленям, но вдруг осекся, увидев не согласующуюся с моментом озабоченность своего руководства. Манаев тоже оторопел. Он как-то привык, что на него реагируют. А тут на него не реагировали. Никак. Пауза была страшная. У министра, наверное, появились седые волосы в бобрике. И, как у мертвеца, натянулась кожа на скулах. Даже у Манаева тревожно засосало под ложечкой. Однако, ничего особенного не произошло. Секретарь ещё подумал некоторое время, дернул одной щекой, затем – другой, опять некоторое время подумал и, наконец, солидно, как будто соглашаясь с чем-то, неторопливо кивнул:

– Смешно, – сказал он.

И Манаев вдруг понял, что до него просто-напросто не дошло. Вероятно, Секретарь никогда в жизни не бывал в сберкассах. Никогда не бывал в сберкассах, не стоял в очередях и, по-видимому, начисто не знает советских реалий. То есть, все заморочки для него – пустое место. Это следовало учесть. Манаев это учел и, соответствующим образом переставляя акценты, рассказал историю о том, как он торговал на рынке. Эта история понравилась значительно больше. Секретарь даже несколько раз улыбнулся, а министр, почувствовав благоволение, прямо-таки закатился истерическим смехом. Причем, смеялся он не густым редким басом, как в кабинете у директора, а чрезвычайно гладеньким деликатным тенорком, лишь иногда срываясь на звериные обертоны. Он вообще заметно усох: суетился и ухаживал за ними обоими. Манаеву это казалось вполне естественным. Тем более, что в данный момент ему было не до министра. Манаев ловил интонацию. Он рассказал историю про булочную и история про булочную пришлась очень к месту. Он рассказал историю о том, как встречался с инопланетянами и Секретарь неожиданно хохотнул. Тогда Манаев, учтя все поправки, рассказал историю о том, как его назначили агитатором-пропагандистом у них в институте, и Секретарь, будто кукла, откинувшись на скрипучем стуле, вдруг затрясся всем своим крепеньким коротким телом. Смех у него исходил, казалось, откуда-то из живота – мокроватый какой-то, с хриплыми придыханиями. Манаеву такой смех не понравился. Впрочем, это было неважно. Гораздо важнее было то, что он все-таки «раскачал» Секретаря. Нужная интонация была найдена. И Манаев только расширял её – наслаивая мимику и жестикуляцию.

Он рассказал, как парторг у них в институте проводил собрание, посвященное решениям очередного съезда КПСС. Вместо воды ему в графин налили водки, и парторг сначала не сообразил, в чем дело, а потом сообразил. И читал доклад, пока жидкость в графине не кончилась. Затем Манаев рассказал, как он ходил на первомайскую демонстрацию. Ликовать они начали ещё в девять утра и поэтому на площади он вдруг обнаружил, что находится в колонне военных. Его хотели вывести, но у Манаева с собой было. И к трибунам он подступил буквально во главе полка. Кричал «ура» так, что часть заработала благодарность. Но самое интересное, что ведь все они были в военном. А Манаев в штатском. И командир полка, увидев его, вдруг чего-то испугался. В результате Манаева отвезли домой на военной машине. Лично замполит. Который у Манаева и заночевал. Вероятно, после этого он двинул на повышение. Наконец, Манаев рассказал последние анекдоты, которые он слышал. Анекдоты были довольно рискованные, и министр на первом же из них осторожно поперхнулся, но хохочущий своим мокроватым смехом Секретарь добродушно махнул рукой и стало ясно, что – можно. Между прочим, по части анекдотов Секретарь оказался человеком совершенно дремучим: он не знал даже самых бородатых, тридцатилетней давности. – Мне же не рассказывают, – обиженно пояснил он. Поэтому Манаев сыпал, как дрова из мешка: и про то, как наши построили все-таки коммунизм, и про то, как, опять-таки наши, летали на солнце, и про то, как воскресили товарища Сталина, и про то, что «хлеба нет, но народ живет». Он, наверное, рассказывал бы до бесконечности, анекдоты выскакивали стремительной чередой, но вдруг после знаменитой фразы о том, что «социалистическая революция совершилась, а теперь – дискотека», он в минуту просветления заметил, что у них уже ничего не осталось.