М Стронин - Васка

И в этой чуткой дремоте он ощутил на своей левой щеке словно теплую тень. И с той же стороны к нему тянуло запахом теплой земляники. Обернулся в предчувствии чего-то хорошего и встретил розовое лицо Васки.

Она, облокотившись на спинку стула, широко глядела в огонь синими, непривычно синими глазами. Крупные губы, немного вкось, расщемляла узенькая полоска зубов. Казалось, она хотела, было, улыбнуться и забыла об этом, услыхав где-то далеко-далеко занимательный звук. Этот звук был тот самый вопрос, который все время ее занимал. И к этому звуку прислушивались даже ее глаза.

Но вот, видно, занимательный звук был расслышан. Васка искоса взглянула на Кляву, улыбнулась ему, словно в полусне, и опустила лицо на рукав, положив горячую руку на плечо Клявы.

- Знаешь что, Сава? - покусывая кофточку, сказала тихо она, ловя рукой нос Клявы.

- А что? - стесненно, одной грудью, спросил он.

Васка поймала его нос, легонько вздернула кверху, потом тряхнула в бок головой, отчего ее распущенные волосы, упав на Савку, густо закрыли его до пояса, и еще тише спросила, засовывая свои волосы ему за пазуху:

- Ты согласен?

- Да что же... Васа? - прошептал он.

Обхватила она его шею обеими руками и губами, щекоча его ухо, прогудела как в рупор:

- Да-вай за-ре-гис-три-ру-ем-ся.

Савка не ответил. Он и не мог ответить. Уронить сейчас хотя бы один звук, - это все равно, что на струны, поющие нежную и глубокую мелодию, уронить кирпич.

--------------

Погода в тот день была теплая. Маленький, вихрастый, но мирный скверик в тот день казался особенно беззаботным и мирным. Да и о чем заботиться, если солнце греет достаточно, а ветви вымыты вчерашним дождем до последнего листочка. Значит, пользуйся моментом, да тихонько посасывай солоноватый сок земли и с наслаждением чувствуй, как он расходится по всем ветвям.

А что под этими ветвями делается, так и пусть делается. Потому что, конечно, там все хорошее и обязательное делается. Правда, немного суровое и другой раз неожиданное, но...

...как тепло на солнце... Словно таешь в нем... И вздремнуть клонит.

Канавские же парнишки, собравшись в скверике, принимали теплый день как должное и настоящее. Настоящее потому, что такой день давал им возможность всецело заняться своим делом. А дело это:

Клеш, шмары и буза.

Но сегодня было еще и другое дело, очень интересное дело, которое заставляло пощупывать в карманах шабар и вслух злиться, что не захватил с собой бобика.

- А то бы, возьми меня!..

- У меня был "кольта"...

- Плешь! кольта - пулемет!

- Брось-ка ты кирпичами брызгаться. Кольта - маузер... автомат.

- А я не взял нарочно, потому что он лепит горбатого. Не придут они.

- Говорю - знаю! Увидишь, будут.

- Пусть сунутся!

Но эти разговоры тут же и прекращались. Еще светло, и парнишки отдавались текущему, основному интересу. Тому интересу, взамен которого им ничего не открыто. Тому интересу, который бывает противен, как сивуха пьянице. Противен, но и сладок.

Клеш, шмары и буза.

Собственно, самое-то главное - это шмары. Но раз шмары, то нужен и клеш и буза. Правда, можно и на одной бузе отыграться, но то-то и оно, что шмар здорово на клеш тянет. Даже у кого клеш на зекс, то и бузить много не надо. Клеш покроет. Но опять же и без бузы долго нельзя, хоть ты и при клеше. Шмарам скука. А с клешем и бузить легче и как бы гордее.

Вот почему парнишки и делали вид, что клеш для них самая настоящая вещь, и они к нему, ну, совсем без всякого внимания. Тут уж так выходило. Примерно, приглянулась Суфлеру Катька Заводная, делай вид, что она для тебя самая задрыга, подкусывай, разводи ее, даже наверни слегка, и Катька уже знает, что в цвет пришлась. Да и парнишки это знают. И если Суфлер слинял куда, то и Катьку не ищи, ясно, что с ним смылась.

Но бывали дни, а особенно праздники, когда парнишки никакого виду на себя не наводили и были откровенны. Тогда шмары обувались в высокие, начищенные сапоги, обязательно выпустив шнурки в виде кисточек, и повязывались в нарядные косынки. Парнишки же, насмолив штаны утюгом до хвоста, осторожненько, чтобы не сломать шва, натягивали их, потом надевали, у кого есть, чистые рубахи (обязательно без ворота) и шли в сквер.

Тут уж штаны выступали в полном своем значении и даже порабощали парнишек.

Вот и сейчас: Симка Суфлер, Блин Володька, Дворняжка, а сзади и еще несколько делашей и шкетов из канавской гамазухи ходили по скверику, слегка барахлясь со шмарами, но не подходя еще к ним.

Ходили они, подавшись чуть вперед, каждый шаг плавно закругляя во внутрь и слегка согнув колени, чтобы плеснуть клешем. Все это делалось с целью показать свой клеш во всей его гордости.

Когда же они останавливались, то колени сгибали побольше и опять же повернув ногу во внутрь. В то же время они незаметно или откровенно следили за положением клеша. И если положение его невыгодное, то клеш незаметно накидывался на носок сапога, выравнивался. Если же клеш натянут во все свои сорок восемь сантиметров, только кончик сапога виден, то парнишка замирал и весь гордился, осторожно ловя завистливые взгляды пораженных зрителей.

В это время закатись в скверик чужой и даже фрайер с "кис-кис" или с "удавленником", то-есть с галстуками, то и им это простится. Ну, разве обложут слегка матом или, загнув ногу, произведут протяжный звук.

И все.

Но вот где-то засверлил тоненький огонек. Там второй. И вдруг, совсем рядом, неожиданно, но нужно выскочил яркий фонарь.

В сквере сразу стало словно темней, и парнишки оторвались от штанов. Клеша уже все равно никто не видит, о нем осталось только знать самому, и значит - даешь шмар.

А шмары уже ждут, уже наготове, уже вызывают парнишек то визгом, то хохотом.

И пошла игрушка.

Сенька Дворняжка нагнул Верку Дырявую за голову и начал "откачивать воду". Та крякнула, пискнула, потом, озлясь до слез, ткнула его под живот и, вырвавшись, оголенно захохотала.

Суфлер тащил Саповку со скамейки и, когда она вставала, крепко бросал ее обратно. Блин Володька тянул Маньку Швабру за ногу. Она грузно скакала за ним, вырывая ногу, и, сковырнувшись, обложила его хлестким, как оплеуха, словом.

Так же и шкеты Филька с Коськой. Оба давно уже вертелись около двух "шкиц", точно были привязаны к ним неразрывной резинкой. Резинка эта то растягивалась на расстоянии всего сквера, и тогда шкеты обсуждали "где баб пристроить", а "бабы" наспех поправляли платочки и поддергивали чулки. То резинка вдруг сталкивала их вместе, и тогда поднималась щенячья возня с визгом и коротким плачем шкиц. Казалось бы, что этой игрушки и хватит.

Но мало! мало. Уже и шмарам скучно. Уже шмары начали танцовать. Это наступал тот момент, когда и парнишки и девчонки вдруг чувствовали, что что-то у них не то, что-то нехорошо, коряво, что-то даже обидно. И это сознание круто свертывалось у всех в ком злости.