Роберт Силверберг - Рожденный с мертвецами

Грозя носильщикам, Гракх кричит:

— Shika njia hii up!

Трое поворачивают, двое продолжают идти как ни в чем не бывало.

— Ninyi nyote! — кричит Гракх, — Fanga kama hivi!

Качая головой, он сплевывает и вытирает пот. По-английски, вполголоса, чтобы не услышали носильщики, добавляет:

— Делайте, как вам сказано, черные бездельники, не то до заката станете еще мертвее меня!

— Ты всегда с ними так разговариваешь? — смеется Сибилла.

— Стараюсь быть мягче, но толку от этого никакого. Пошли, нам от них отставать ни к чему.

После восхода и часа не прошло, а на сухой равнине между Килиманджаро и Серенгети солнце уже палит вовсю. Гракх ведет охотничий отряд к северу, сквозь высокую траву, по следу квагги. Идти по следу — нелегкая работа, и носильщики норовят уклониться в сторону, где у оврага есть тень в густой чаще терновника. Гракху приходится постоянно следить, чтобы они шли куда надо. Гракх кричит на носильщиков свирепо, как на упрямый скот, говорит о них презрительно, но Сибилле кажется, что это часть спектакля, в котором Гракх играет роль белого охотника. Когда на него не смотрят, Гракх добродушно поддразнивает носильщиков на суахили, общается с ними легко и непринужденно. Носильщики тоже играют роль, изображая, в зависимости от обстоятельств, то умудренных опытом знатоков буша, то бесхитростных дикарей, годных только носить тяжести. Но клиенты сегодня совсем не те, что во времена Хемингуэя: это мертвецы, и носильщикам приходится скрывать страх. Сибилла замечает: если носильщику случается коснуться мертвеца, он бормочет молитву и теребит амулет. Иногда она ловит взгляд, полный неподдельного ужаса — а может быть, отвращения. Гракх для них не друг, как бы он ни был с ними прост и весел. Носильщики видят в нем грозного чародея, а в клиентах — злых духов во плоти.

Охотники продвигаются вперед. Все молча обливаются потом: впереди носильщики с оружием и припасами, за ними Гракх, Захариас, Сибилла, Нерита и Мортимер. Нерита постоянно щелкает камерой.

По синему небу ползут клочья белых облаков; трава очень густая, так как в декабре прошли обильные, по сравнению с прошлыми годами, дожди. В траве кипит полускрытая жизнь: цесарок, белок и шакалов можно увидеть лишь мельком. Появляются и животные покрупнее: три надменных страуса, парочка гиен и газели Томсона, подобные золотой реке на безводной равнине.

Вчера Сибилла видела двух бородавочников, семейство жирафов и сервала — изящную большеухую кошку, похожую на маленького гепарда. Охотиться на них нельзя, можно только на животных, специально разведенных для этого в заповеднике. Фауна Африки — то есть все звери, которые жили здесь до того, как мертвецы взяли этот участок земли в аренду у масаев, — находится под защитой правительственного постановления. Масаям разрешено охотиться на львов, поскольку это их земля, но львам мало что угрожает: масаев осталось совсем мало. Вчера Сибилла видела их впервые: пятеро рослых красивых мужчин, нагих под красными накидками, шли по бушу вдумчиво и не спеша. Издали они выглядели прекрасно, особенно когда стояли на одной ноге, опираясь на копье. Вблизи оказалось, что у масаев плохие зубы, рябые лица, а стройное тело уродуют грыжи. Они предложили купить копья и бисерные воротники за несколько шиллингов, но сафари уже началось с покупки сувениров в Найроби — по гораздо более высоким ценам.

Все утро они преследуют кваггу. Г ракх время от времени показывает то отпечаток копыта, то кучку навоза.

— Откуда нам знать, что это не зебра? — ворчит Захариас. Это ему загорелось подстрелить кваггу.

— Не сомневайся! — Гракх подмигивает, — Зебры там тоже есть, но свою кваггу ты получишь, гарантирую.

Нгири, старший носильщик, оборачивается.

— Piga quagga m’uzuri, bwana, — говорит он Захариасу, улыбается и тоже подмигивает.

Сибилле видно, как лучезарная улыбка носильщика гаснет мгновение спустя, будто заряд храбрости иссяк. На черном лице проступает печать ужаса.

— Что он сказал? — спрашивает Захариас.

— Что тебе достанется замечательная квагга, — переводит Гракх.

Последняя дикая квагга была убита примерно в тысяча восемьсот семидесятом; осталось три экземпляра в европейских зоопарках — одни кобылы. Кваггчуть не истребили буры, которые скармливали их нежное мясо рабам-готтентотам и делали из полосатых шкур мешки для зерна и сапоги. В лондонском зоопарке последняя квагга умерла в тысяча восемьсот семьдесят втором, в берлинском — в тысяча восемьсот семьдесят пятом, в амстердамском — в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году. Живую кваггу вновь увидели только в тысяча девятьсот девяностом году — результат генетических манипуляций и ретроспективной селекции. В этом самом заповеднике, именно тогда созданном для особых клиентов.

Скоро поддень, но еще не прозвучал ни единый выстрел. Животные прячутся, их теперь не увидишь, пока тени не начнут удлиняться. Пришло время разбивать лагерь, доставать пиво и бутерброды, травить охотничьи байки о свирепых буйволах и раздражительных слонах… Нет, еще не пришло: с вершины невысокого холма, на который успел подняться отряд, видна стайка страусов и стадо из нескольких сотен зебр. При виде людей страусы начинают неторопливо отходить, но зебры продолжают пастись как ни в чем не бывало.

— Piga quagga, bwana, — показывает пальцем Нгири.

— Обыкновенные зебры, — откликается Захариас.

— Нет, — Гракх качает головой. — Слушайте!

Поначалу никто ничего не слышит. Потом до ушей Сибиллы доносится необычное лающее ржание. Странный, затерявшийся во времени зов, крик твари, до сегодняшнего дня неведомой Сибилле. Песнь мертвых? Вот, Нерита услышала, и Мортимер тоже. Наконец, услышал Захариас. Гракх кивает в сторону неглубокой ложбинки: там среди зебр пасутся полдюжины очень похожих на них лошадок. Квагга выглядит как неоконченная зебра — полосы только на голове и плечах, чепрак светло-коричневый, ноги белые, а грива темно-коричневая с бледными полосками. Шерсть на солнце блестит слюдяными искорками. Время от времени одно из животных поднимает голову, и раздается то самое прерывистое, свистящее фырканье. Голос квагги. Голос пришельцев из прошлого, которых тоже воскресили — по-своему.

По сигналу Гракха партия разворачивается полукругом на вершине холма. Приняв от Нгири громоздкую винтовку, Захариас опускается на колено, целится.

— Не торопись, — советует Гракх, — У нас целый день впереди.

— Неужели похоже, что я спешу?

Зебры заслонили собой табунчик квагг, будто знают, что те нуждаются в защите. Зебр убивать не положено. Медленно тянутся минуты; наконец зебры расступаются, и Захариас нажимает на спусковой крючок.