Роджер Зилазни - Остров мертвых

Можно было делать выводы…

— Пятнадцать процентов! — вопил Бейнер. — Иначе я разорюсь!

— Чушь собачья! Да каждая твоя трубочка в десять раз дороже, чем такой же кусок платины!

— Восемнадцать процентов! Ты и так режешь меня без ножа!

— Тридцать!

— Не зарывайся, Фрэнк! Будь благоразумнее!

— Тогда хватит вешать мне лапшу на уши.

— Ну, черт с тобой, двадцать процентов. С тебя — пять миллионов, — вступительный взнос.

Я рассмеялся.

Из чистого упрямства я еще битый час торговался с ним из-за первичного взноса, и сам себя не узнавал. По совести говоря, я вошел в азарт. Я отвоевал долю в двадцать пять с половиной процентов за начальный пай в четыре миллиона, которые легко можно было затребовать, позвонив по телефону моему агенту Малисти, чтобы тот открыл финансирование. Мне было жаль будить его.

Вот так я провернул операцию с курительными трубками из верескового корня на планете Дрисколл. Забавно, правда? (Слово «забавно» здесь более уместно, чем «странно», — ничего странного в этой истории нет, — ведь мы все живем в тени Большого Дерева. Вы еще не забыли про него?)

Когда мы наконец обо всем договорились, Бейнер хлопнул меня по плечу, сказал, что я — молодец, нервы у меня железные, и пожалел, что я ему не друг, а соперник. Потом мы еще раз выпили, и он посетовал, что я отпустил насовсем Мартина Бремена, так как ему никак не удавалось нанять в повара ригелийца. И еще он опять приставал ко мне с расспросами, кто на него настучал.

Он подкинул меня к «Бартолевым башням». Парень в униформе вывел мою машину со стоянки, проехал несколько футов и распахнул передо мною дверь. Получив на чай, он изобразил улыбку и скрылся. Я возвращался в «Спектрум», сожалея, что не поужинал в своем отеле, и бездарно провел полночи, ставя автографы на листьях Большого Дерева.

Радио в машине играло старинную мелодию Диксиленда, которую я не слышал уже много лет. Начал накрапывать дождик. И морось, и музыка вместе растравили мне душу, вызвав приступ хандры: я остро почувствовал свое одиночество. Машин на шоссе было мало, и я ехал быстро.

На следующее утро я послал курьерограмму на Мегапею, чтобы Марлинг не беспокоился, ибо Шимбо предстанет перед ним до начала пятого сезона. И еще я спрашивал у него, не знает ли он случайно пейанина, называющего себя Грин-Грин, или кого-нибудь другого, чье имя можно было бы связать с именем Белиона. Я просил известить меня о том, что ему известно, курьерограммой с оплаченным ответом и послать ее на имя Лоуренса Дж. Коннера, Свободный Дом. Послание я не подписывал, так как собирался уехать с Дрисколла в тот же день.

Курьерограмма — самый дорогой и самый срочный вид межпланетной связи, но даже в экстренных случаях ответа приходится ждать не менее двух недель.

Послав корреспонденцию такого класса и указав Свободный Дом в качестве обратного адреса, я раскрывал свое инкогнито на Дрисколле н, следовательно, подвергался определенному риску, но — что поделаешь, я хотел ускорить доставку моего сообщения, а задерживаться здесь не входило в мои намерения.

Я выписался из гостиницы и отправился на улицу Облаков, чтобы бросить последний взгляд на дом Рут Ларис. По дороге я заскочил в кафе, так как давно пора было позавтракать.

Малиново-желейные хоромы стояли на месте. Ничего нового я не обнаружил, кроме одной маленькой детали: из почтового ящика что-то торчало. Я вынул большой конверт, на котором не было обратного адреса. Я прочел надпись: «Рут Ларис, для Фрэнсиса Сэндоу».

Я убрал письмо подальше и не вскрывал его, пока не убедился, что рядом нет посторонних глаз. Переложив в наружный карман крохотную ампулу, в которой была заложена тихая, естественная и мгновенная смерть, я уселся поудобнее и наконец вскрыл конверт.

Да.

Еще одна фотография.

На ней был Ник, мой старый друг Ник, карлик Ник, ныне покойный Ник, заросший бородой и озлобленный, готовый наброситься на фотографа, спрыгнув с каменистого уступа.

Записка была по-английски. Она гласила:

«Приезжайте на Иллирию. Все ваши друзья там».

Я закурил первую сигарету за день.

Малисти, Бейнер и Дюбуа знают, кто такой Лоуренс Джон Коннер.

Малисти — мой человек на Дрисколле; он получает достаточно, чтобы оставаться неподкупным. Конечно, кроме взятки, могли быть применены более жесткие методы давления, но ведь сам Малисти до вчерашнего дня не знал, кто такой Коннер, пока пароль «Бе-е-е, бе-е-е, барашек» не дал ему ключ к расшифровке специнструкции. На особые методы давления просто не было времени.

Бейнеру незачем топить меня: он ничего не выиграет. Мы — партнеры в совместном предприятии, и следовательно — в одной упряжке. Для публики мы с ним представляем единое целое — и больше ничего. Денег у нас обоих — куры не клюют, и даже если наши коммерческие интересы сталкиваются, личных отношений это не задевает. Бейнера можно не брать в расчет.

Дюбуа показался мне человеком, не способным на предательство. Ему нет никакого смысла раскрывать мое настоящее имя, тем более что он еще не забыл наш разговор в конторе, когда я объяснил ему, что добиваюсь всего, чего хочу, любой ценой.

На планете Свободный Дом никому не была известна цель моего путешествия, кроме С-Р, память которого я стер перед отъездом.

Я перебрал все варианты.

Допустим, Рут похитили и заставили написать мне письмо. Тогда тот, кто взял ее в заложники, сразу поймет, что письмо я получил, если я предприму ответные действия. Даже если письма я не получу, большой беды для отправителя нет.

По логике вещей последняя версия была вполне правдоподобна.

Значит, на Дрисколле действует некто, чьего имени я не знаю.

Стоит ли застревать на планете, чтобы выяснить, кто он такой? У меня есть Малисти, и с его помощью мы нападем на след таинственного отправителя письма.

Но если он — пешка, а за ним стоит кто-то, умный и хитрый? Тот, кто опустил письмо, скорее всего, — исполнитель, последнее звено в длинной цепочке. Он ничего знать не знает, ведать не ведает. Я решил, что посажу ему на хвост Малисти, а полученные сведения он мне сообщит на Свободный Дом. Я собирался позвонить своему агенту, но, конечно же, не из ближайшего автомата.

Уже через несколько часов для меня никакого значения не будет иметь, кто знает, а кто не знает, что Коннер — это Сэндоу. Покинув Дрисколл, я никогда больше не стану скрываться под именем Коннера.

Однажды карлик Ник заявил:

— Все беды в этом мире только от красоты.

— А как же добро? Истина?

— Они — ее сообщники. Но главная преступница — красота. Именно она — средоточие всех зол.

— А разве не деньги?

— Деньги прекрасны.

— Значит, если тебе нечего есть, негде жить, не с кем спать, виновата…