Роджер Зилазни - Остров мертвых

— Ну и не говорите ничего. На всякий случай, не шейте большой карман: я собираюсь вернуться назад.

Мартин был одним из немногих, кому я мог рассказать о завещании, не опасаясь последствий.

Он прислуживал мне уже тридцать два года, и его мало заботила перспектива получить приличную пожизненную пенсию в случае моей смерти. Кулинария была его коньком, его тайной страстью, и, кроме того, по непонятной причине он был привязан ко мне. Вряд ли он стал бы подливать яд Мертарианской бабочки в салат из шинкованной капусты, хотя, если бы я откинул копыта, он смог бы устроить свою жизнь получше.

— Поглядите, какой закат! — сказал я ему.

Пару минут он понаблюдал за солнцем и заметил:

— По-моему, перелошили коришнефой краски, сэр.

— Можете идти, Мартин. Спасибо. Коньяк и сигары оставьте здесь. А я еще посижу.

Он поставил бутылку на стол, рядом положил сигары, вытянулся во весь рост — восемь футов, — поклонился и произнес:

— Шелаю фам уташи, сэр. Шшаслифофо пути. То сфитания, сэр.

— До свидания, — ответил я. — Спокойной ночи, Мартин.

— И фам тоше, — поклонился он и исчез, растворившись в надвигающихся сумерках.

Когда прохладный вечерний ветер донес из болот разноголосицу соловьиных жаб, напоминавшую кантату Баха, там, где только что закатилось солнце, взошла Флорида, моя оранжевая луна. Ночные розодуванчики, раскрыв лепестки, лили в темно-синем воздухе свой аромат, на небе, как конфетти из серебряной фольги, были рассыпаны звезды, а со свечи, горевшей на моем столе, стекали рубиново-красные капли. Нежное мясо краба таяло у меня во рту, а шампанское было холодным, как лед. Меня охватила грусть, и в какой-то момент я даже почувствовал желание сказать: «Я обязательно вернусь».

Итак, я доел краба, допил шампанское, отправил в рот кусочек шербета и закурил сигару до того, как налил себе рюмку коньяку, что, по мнению многих, считалось варварским обычаем. Затем я, мысленно произнеся тост, выпил за все, что видел вокруг себя, и плеснул себе в чашечку кофе.

Пообедав, я встал и обошел вокруг замысловатое строение, которое было моим домом. Я приблизился к бару на Западной Террасе и расположился там, налив себе еще коньяку. В ожидании Лизы я раскурил вторую сигару. И тут она появилась в проеме арки, по привычке приняв позу фотомодели с рекламы новых духов. На ней было нечто шелковое, пенящееся, ниспадающее мягкими волнами и складками, и все это мерцало и переливалось десятками разных оттенков. На свидание она надела белые перчатки и бриллиантовое колье.

У Лизы были светло-пепельные волосы. Бледно-розовые губки она сложила бантиком, так что между верхней и нижней губой получился кружок, а головку склонила на одно плечо, томно прикрыв один глаз и скосив в сторону другой.

— Как хорошо встречаться под луной! — сказала она, и кружок между влажных губ неожиданно растянулся в широкую улыбку.

Я специально приурочил ее визит к тому времени, когда на западе должна была взойти вторая луна, белая, как снег.

Лизин голос напоминал мне заигранную пластинку, которую заело на «до» верхней октавы. Грампластинок больше не выпускают, и никто не помнит, как их заедает на одном месте, но я-то помню!

— Привет! — сказал я. — Что будешь пить?

— Скотч с содовой, — ответила она, как всегда. — Какой чудесный вечер!

Я посмотрел ей прямо в глаза (а они у нее были ярко-синие) и улыбнулся.

— Да, вечер действительно хорош! — ответил я, попутно делая заказ.

Через несколько секунд рюмка уже стояла перед ней.

— Ты сильно изменился, похудел.

— Да.

— Я уверена, что ты позвал меня неспроста.

— Возможно. А сколько ты уже здесь? Пять месяцев?

— Чуть-чуть больше.

— А контракт у тебя на год?

— На год.

Я вручил ей первый конверт и сказал:

— Вот это аннулирует контракт.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она, и улыбка, застывшая у нее на губах, померкла и сползла совсем.

— Я всегда имею в виду то, что говорю, — ответил я.

— Ты хочешь сказать, что я уволена?

— К сожалению, да, — подтвердил я. — А здесь чек на такую же сумму, как и первый, — чтобы ты не чувствовала себя обиженной, — продолжил я, протягивая ей второй конверт.

— Объясни мне, что все это значит?

— Мне нужно уехать. И, может быть, надолго. Тебе нет никакого смысла болтаться здесь, пока меня не будет.

— Я тебя дождусь.

— Нет.

— Тогда я поеду с тобой.

— А если я погибну? Ты готова умереть вместе со мной?

В глубине души я надеялся, что она скажет «да». Но за долгие годы я неплохо изучил человеческую натуру: поэтому я заранее подготовил для Лизы Справку (форма, А»).

— На сей раз я подвергаюсь большому риску. Даже для такого мужика, как я, путешествие опасно, не говоря уж о тебе.

— А ты мне выдашь Справку? — спросила она.

— Да. Она при мне.

Лиза отхлебнула скотч из рюмки.

— Ну, ладно, — вздохнула она.

Я протянул ей Справку.

— Ты меня ненавидишь? — спросила она.

— Нет.

— Почему нет?

— А за что?

— Например за то, что я слабая, опасаюсь за свою жизнь.

— И я опасаюсь за твою жизнь, потому что ничего не могу гарантировать.

— Вот почему я и попросила у тебя Справку.

— Вот потому я и подготовил ее заранее.

— Ты думаешь, что знаешь все наперед?

— Нет.

— А что мы будем делать сегодня вечером? — спросила она, допивая скотч.

— Только ты считаешь, что я все знаю наперед.

— Если ты не знаешь, то я знаю. Вообще-то ты очень хорошо ко мне относился.

— Спасибо на добром слове.

— Я бы хотела удержать тебя…

— Я тебя сегодня испугал?

— Да.

— Здорово испугал?

— Здорово испугал.

Я допил коньяк, затянулся, выдохнул дым от сигары и уставился на оранжевую Флориду и белую луну под названием Биллиардный Шар.

— Сегодня, — сказала она, беря меня под руку, — ты такой добрый!

Конверты вскрывать Лиза не стала. Она потягивала скотч (вторую рюмку), наблюдая за Флоридой и Бильярдным Шаром, как и я.

— А когда ты отправляешься?

— Ранним утром, как взойдет заря.

— О, да ты поэт!

— Ничего подобного, я такой, какой я есть.

— А я что сказала?

— Я-то себя поэтом не считаю… А знаешь, я рад, что мы были вместе.

Допив вторую рюмку, Лиза поставила ее на стол.

— Здесь становится прохладно.

— Да, ты права.

— Пойдем лучше в дом.

— Ну, пойдем.

Мы встали. Я потушил сигару, и Лиза поцеловала меня. Я обнял ее за тонкую талию, примяв голубоватую, переливающуюся блестками ткань, и мы, выйдя из бара, направились к арке, прошли сквозь нее и двинулись дальше к дому, который вскоре собирались покинуть. На этом месте я позволю себе поставить многоточие.

Много лет подряд я мечтал занять в обществе то место, которое занимаю сейчас. Должно быть, огромное состояние, приобретенное мною за долгие годы, и превратило меня в того, кем я стал: иначе говоря, в параноика.