Авторов Коллектив - Летящие сквозь мгновенье: Коллективная повесть

— Нам ведь и подумать надо всем этим некогда было, — сказал Дик, и его собеседники молча кивнули.

— Как это вообще случилось? — думали они то молча, то вслух. — Почему именно с нами, мы ведь такие разные… Ладно, друзья, тут мы ни до чего не додумаемся, оставим это… Да, но интересно бы узнать, много ли таких, как мы… В Претории был еще этот… Питер, что ли… И еще кто-то… Да? Виллиам, ты ее знаешь? Значит, вот как получается: полицейские в машине говорят об этой самой Мэссон как о претендентке на Мисс Преторию, а Виллиам уже видит и знает, что она — из таких… Питера мы засекли по пути на аэродром… Можно сформулировать так: мы видим людей лишь тогда, когда их орбита каким-то образом пересекается с нашей… Не слишком точно: когда у меня это началось, я угадал, куда упадет шар, а какое мне дело было до студентов, играющих в гольф?.. Что ты хочешь, Дик, я же не автомат! Да, мне жаль всего, что было; и студентов и моей лаборатории, особенно теперь, когда я мог бы… Ну, конечно, и тебе есть о чем жалеть, и даже Виллиаму: родина есть родина, правильно. И вообще идемте: остальное на практике выясним понемногу…

Кузина Дика, строгая очкастая Сьюзен, с ходу потребовала, чтобы он написал статью «о принципиально возмутительной истории с нашим земляком», а Дик не выдержал и заявил, что этот самый Ханни Питерс — слюнявый наркоман, да к тому же и расист. И для примера сообщил, что Ханни делает в данный момент в ста метрах отсюда. Сьюзен не могла видеть того, что видели три ее собеседника, но она немедленно продемонстрировала неплохие результаты в беге на сто метров с препятствиями, и мозгляк Ханни Питерс отлетел к стене от ее увесистой пощечины, а Сьюзен схватила за руку худого чернокожего парня и потащила за собой.

— Все же ты это зря… — заметил Иен.

— Выпутаюсь как-нибудь, — смущенно ответил Дик. — Ты же видел: она в этого типа чуть не влюбилась за то, что он такой бедненький и несчастненький. А Сьюзен девушка хорошая, и я, как родственник…

— Он басуто, его зовут Джерри Саму, — сказал вдруг Виллиам, растянув губы в подобие улыбки.

— Вот и отлично, — неуверенно проговорил Йен.

— Я буду осторожен, — тотчас же заверил Виллиам.

Появилась Сьюзен в сопровождении чернокожего юноши и заявила:

— Благодарю, Дикки, ты был прав! Иногда я жалею, что не стала журналисткой: вы так много всегда знаете, так много можете сделать полезного!

Потом она представила всем Джерри Саму из Басутоленда и строго спросила его:

— А почему ты никому не сказал о проделках Питерса? У вас на курсе есть вполне подходящие парни.

— Я и сам улажу это дело, — вежливо улыбаясь, сказал Джерри, и друзья переглянулись, увидев, как именно он рассчитывает уладить это дело, а Виллиам сделал жест, показывая, что он займется этим парнем.

Потом Йен пошел к профессору Карне — тот жил поблизости, на улице Суффло, а остальные отправились покупать теплые вещи.

Йен познакомился с профессором Карне года два назад, на конференции в Лондоне, и с тех пор они изредка переписывались. Сейчас, шагая по улицам Латинского квартала, Йен думал о профессоре — и увидел, как он сидит в своем кабинете, неловко и странно поджав правую ногу, а перед ним на столе — уравнение… Уравнение, которое почему-то вызывает у него страх, тревогу, почти физическую боль.

И вдруг Йен остро, с тоской и отвращением ощутил свою отъединенность от мира. Так же остро, как в тот первый миг, когда это началось, а он стоял в своей лаборатории…

Но почему сейчас? Холод и пустота внутри — и эта беспощадная, безграничная ясность мысли. Лица прохожих контрастно четки, как на передержанной фотографии, они просматриваются насквозь, но это неинтересно, не а этом дело, и вот словно тают стены домов, просвечивая, как зеленоватое стекло, и расплываются, редеют лохматые серые тучи, и за ними открываются вся безграничность мира, просторы космоса… Ах, так вот в чем дело, а я-то и не знал, давно же мы не переписывались с Карне… Вот оно что! Капитан «Лютеции» Фелисьен Карне, Счастливчик Карне, надежда и гордость Космической Франции, а для профессора это младший брат, малыш Фелисьен, которому он заменил и отца и мать… И Фелисьен погибает, а он, всегдашний его защитник, всесильный старший брат, ничем не может помочь, не может даже понять, что случилось…

Держится-то он молодцом, Жан Карне, старший брат. Осунулся, лицо серое, под глазами темные круги… Еще бы, три бессонные ночи, голубые таблетки стимина, одна за другой, отчаянные поиски ответа, разгадки, спасения. «Малыш, потерпи еще немного, держись, малыш, я помогу, я должен помочь, я должен… Мне бы только понять, что все это значит, только бы понять…» Но это — про себя, как заклинание, а вслух он говорит совсем другое, ровным таким голосом:

— У них все благополучно, связь отличная, идут по заданной траектории, отклонения несущественные, да, все в порядке, благодарю вас, коллега.

— Понятно, — пробормотал Йен.

Но он тоже пока ничего не понимал. Он видел это пятнами, просветами, словно клочки голубого неба в разрывах густых туч, но этих разрозненных пятен не хватало, чтобы воссоздать всю картину. Картина, оказывается, уж очень сложная, до чего же она сложная и трудная, черт, ах, черт, вот это настоящая задача, не то что детские забавы с Растерсом и полицией. А за ответом на эту задачу уже встает, непонятно почему, другая, насущно важная для тебя самого, для нас, и никак все это не поймаешь, прямо стонать хочется от нетерпения… Будто забыл какое-то самое обычное и самое необходимое слово, и никак оно не дается, а тебе оно позарез нужно… Ну, что за чертовщина!

Ладно, попробуем еще раз сопоставить данные. «Лютеция» находится в космосе уже шестьдесят девять дней. И вроде все в порядке. Траектория выдерживается отлично, в пределах расчетных ошибок, с каждым днем корабль приближается к Венере — свободным полетом, практически без ускорения. «Лютеция» превосходно просматривается с Земли радиотелескопами. И данные автоматических бортовых приборов вполне подтверждают земные наблюдения. Однако уже трое суток корабль терпит бедствие, и ни черта нельзя понять. Капитан Карне передает, что у них двойное ускорение, что на корабле бортовые приборы показывают совсем иное, и именно эти показания истинны, а не те, что попадают на Землю. Например, пульс у капитана Карне не семьдесят, как передает на Землю кардиограф, а сто пятьдесят. Астрофизик Ришпен трое суток ничего не ест, состояние у него полуобморочное. А самое страшное, что в иллюминаторы и телескопы они не видят ничего. Ни Земли, ни звезд, ни Венеры. Пространство, мерцающее лиловыми переливами. И еще «несколько ярких точек в пучностях свечения, яркость — минус пятая звездной величины, количество неопределенное, около десяти точек». Так… Нет, этого, безусловно, мало, нужны дополнительные сведения. Ах, черт, и объяснять некогда…