Вашингтон Ирвинг - Назад в будущее. Истории о путешествиях во времени (сборник)

Когда судья надел свою черную шапочку и произнес роковые слова, владелец украденного холста поднялся, дрожа, с трясущимися губами, с лицом, посеревшим, словно пепел, и воскликнул:

– О, бедное дитя, бедное дитя! Я не знал, что это грозит смертью! – и рухнул, как подрубленное дерево.

Когда его подняли, он лишился рассудка, и не успело зайти солнце, как он покончил с собой. Хороший человек – человек, у которого было настоящее сердце! Прибавьте его смерть к тому, что здесь произошло, и пусть за это несут ответственность те, кому следует, – правители и жестокие законы Британии.

Настало время, дитя мое. Дай я помолюсь над тобой – не за тебя, бедное униженное и невинное сердце, а за тех, кто виновен в твоей гибели и смерти, им нужнее моя молитва».

После молитвы на ее юную шейку накинули петлю, но им немало пришлось повозиться, чтобы завязать веревку, так как она все время прижимала ребенка к своей груди, к лицу, страстно целовала его и обливала слезами, все время не то рыдая, не то вскрикивая, а ребенок восторженно смеялся и дрыгал ножками, думая, что с ним играют. Даже палач не мог этого вынести и отвернулся. Когда все было готово, священник ласково, но настойчиво взял ребенка из рук матери и стал поспешно спускаться с помоста. Она всплеснула руками и с воплем бешено рванулась к нему. Но веревка и помощник шерифа крепко держали ее. Тогда она упала на колени и, простирая руки, стала молить:

– Еще один поцелуй! О боже, еще один, еще один, это мольба умирающей!

Ей дали ребенка. Она чуть не задушила малютку. И когда ребенка снова отняли, она закричала:

– О мое дитя, мое ненаглядное дитя, оно умрет! У него нет ни дома, ни друзей, ни отца, ни матери!

– Все они есть у него, – сказал добрый священник. – Я заменю ему всех, покуда жив.

Видели бы вы ее лицо в это мгновение! Благодарность? Нельзя словами описать его выражения. Словами можно описать только пламя. И во взоре ее было пламя. Она бросила такой взор и унесла его в сокровищницу небес, где и надлежит быть всему неземному.

Лондон для раба был довольно любопытным городом. То есть не городом, а громадной деревней, полной соломы и грязи. Улицы были кривые, немощеные, грязные, население – вечно снующая толпа и в лохмотьях, и в шелках, в колышущихся перьях и блестящих доспехах. В Лондоне у короля был дворец. Он издали увидел его, взглянул и слегка выругался – чуть-чуть, как ругались в шестом веке. Мы увидели знакомых рыцарей и вельмож, но нас, в синяках, лохмотьях и грязи, они не узнавали, не узнали бы, если бы мы и окликнули их, не остановились бы, чтобы ответить нам, так как не имели права разговаривать с прикованными к цепи рабами.

В десяти ярдах от меня проехала Сэнди – возможно, разыскивая меня. Но окончательно убило меня то, что происходило на площади против нашего старого барака, – там заживо варили в масле фальшивомонетчика. Показался газетчик – и я не смел окликнуть его! Одно утешало меня – видимо, Кларенс жив и действует. Я давно мечтал встретиться с ним, и теперь наконец появилась надежда на встречу.

Очень ободрило меня то, что я как-то заметил проволоку, натянутую между домами. Это, несомненно, был телеграф или телефон. Мне страстно захотелось получить кусочек такой проволоки. Она была необходима мне для осуществления моего плана бегства. План мой состоял в том, чтобы как-нибудь ночью освободить себя и короля, связать нашего хозяина и, заткнув ему рот, перемениться с ним одеждой, избить его до неузнаваемости, приковать к цепи рабов, притвориться владельцем невольников, отправиться в Камелот и…

Но вы поняли мой план. Вы видите, какой потрясающий, драматический сюрприз готовил я двору. Все это было бы осуществимо, достать бы только кусочек железной проволоки, из которой можно сделать отмычку. Тогда я мог бы отпереть замки, которыми были скованы наши цепи. Но мне ужасно не везло – ни разу не попалось ни кусочка. И вдруг подвернулся удобный случай. Джентльмен, уже два раза приходившей торговать меня, но безуспешно, пришел опять. Я знал, что он не купит меня, так как мой хозяин с самого начала заломил за меня непомерную цену, вызывавшую негодование и насмешки, и упорно стоял на своем. Он хотел за меня двадцать два доллара и не уступал ни цента. Могучим сложением короля восхищались, но не покупали из-за его королевской осанки: такие рабы никому не нужны. Я был уверен, что не расстанусь с ним, так как за меня просили слишком дорого. Но сейчас дело было не в этом. Джентльмен, о котором я упоминал, интересовал меня вот почему: у него было нечто, чем я решил завладеть, если он будет часто наведываться к нам, – длинная стальная булавка, которой он скалывал спереди свой плащ. Таких булавок у него было три. Два раза у меня все срывалось, так как он недостаточно близко подходил ко мне. Но раз мне повезло: я вытащил у него самую нижнюю, а он, заметив пропажу, наверно, решил, что потерял эту булавку.

Я очень обрадовался, но радость моя была непродолжительна. Когда сделка, как всегда, опять не состоялась, хозяин внезапно сказал то, что на современном английском языке обозначало бы следующее:

– Я вам скажу, что я хочу сделать. Мне надоели эти два никуда не годных раба. Дайте мне двадцать два доллара за одного, и я вам дам другого в придачу.

У короля от негодования сперло дыхание. Он начал давиться и кашлять, а тем временем хозяин и джентльмен продолжали разговор:

– Если у меня будет время подумать…

– Завтра в этот час вы мне дадите ответ.

– Хорошо, завтра в это самое время я вам отвечу, – сказал джентльмен и удалился, за ним ушел и хозяин.

Я воспользовался этим, чтобы успокоить короля, и шепнул ему на ухо:

– Ваше величество будет отдано даром, но не так, как они думают. Этой ночью мы оба освободимся.

– О! Освободимся?

– С помощью вот этой штуки, которую я стащил, я ночью отопру оковы и сброшу их. Когда в половине десятого хозяин придет проверить нас на ночь, мы схватим его, заткнем ему рот, изобьем его и рано утром уйдем из этого города владельцами каравана невольников.

Это все, что я сказал, но король был восхищен и доволен. Вечером мы терпеливо ждали, когда наши собратья-невольники заснут. Нельзя было полагаться на этих бедняг, да и вообще лучше про себя держать свои тайны. Они, конечно, возились не дольше, чем обычно, но мне казалось, что они бесконечно копаются. Мне казалось, что я никогда не дождусь обычного храпа. Время шло, и я стал нервничать, боясь, что не успею проделать всего. Но мои преждевременные попытки только затягивали дело: стоило в этой тьме дотронуться до оков, как они начинали греметь, кто-нибудь просыпался, принимался ворочаться и будил остальных.

Но в конце концов мне удалось снять оковы, и я снова был свободным человеком. Я глубоко и облегченно вздохнул и потянулся к оковам короля. Увы! Слишком поздно: к нам шел хозяин со свечой в одной руке, держа в другой тяжелую дубину. Я плотно прижался к спящим, стараясь по возможности скрыть, что я без оков, в то же время я зорко следил за каждым его движением, готовый вскочить и броситься на него, чуть он приблизится.