Вашингтон Ирвинг - Назад в будущее. Истории о путешествиях во времени (сборник)

– Да, у вас действительно писать не о чем, – согласился я. – Но что сделали вы с творениями прежних авторов? У нас были Шекспир, Вальтер Скотт, Теккерей, Байрон… Наконец, я сам написал кое-что, заслуживающее некоторого внимания, как говорили. Может быть, все это у вас хранится в общественных…

– Нигде не хранится, – почти сердито оборвал меня мой проводник. – Мы весь этот старый хлам сожгли. Нам совсем не интересно знать о тех временах, когда в мире шла такая неразбериха и люди, в огромном большинстве, были превращены в невольников и во вьючный скот.

Дальше я узнал от него, что у них благодаря настояниям самой сильной общественной партии «Союза общественной охраны Белой ленты» были уничтожены все без исключения произведения искусства прежних времен и постановлено подавлять в подрастающих поколениях малейшее стремление к художественной деятельности всякого рода, потому что такая деятельность признана зловредною, как подрывающая великие основы равенства. Люди с художественными наклонностями имеют привычку мыслить и этим самым возвышаться над другими, не имеющими такой зловредной привычки. Разумеется, последняя категория людей преобладала и составляла БОЛЬШИНСТВО, которое и признало существование неприятных ей лиц первой категории недопустимым. При этом старик добавил, что по той же причине были воспрещены различные виды спорта и общественные игры, так как состязания ведут к проявлению способностей, а различие в способностях нарушает законы равенства.

– А по скольку часов в день работают у вас? – спросил я.

– Только по три часа, все же остальное время дня в нашем собственном распоряжении, – не без гордости проговорил старик.

– Что же вы делаете в течение такого продолжительного свободного времени? – поинтересовался я.

– Отдыхаем, – последовал краткий ответ.

– Отдыхаете?! Двадцать один час подряд только и делаете, что отдыхаете? И это после такого ничтожного труда? – изумлялся я.

– Ну, конечно, не все же время мы спим или сидим, как ваши прежние истуканы, – возразил мой спутник. – Мы думаем, беседуем…

– А!.. О чем же, смею спросить?

– О том, как трудно жилось прежним людям и как счастливы теперь мы, а также о великих предназначениях человечества.

– А что именно вы представляете себе под выражением «предназначения человечества»? – с любопытством спросил я. – Об этом и в наши дни много толковалось, но никто так и не мог выяснить, что, собственно, имелось в виду.

– Да? Ну, мы и в этом отношении ушли гораздо дальше вас, – с самодовольством проговорил мой собеседник. – Мы видим предназначение человечества в полном преобладании над природой, чтобы она не стремилась больше своими вольностями нарушать наши законы равенства; чтобы все у нас делалось силою одного электричества, без всякого содействия с нашей стороны; чтобы каждый из нас имел право голоса; чтобы…

– Довольно! Благодарю вас, – перебил я его. – Теперь я все понял, и мне остается спросить вот только о чем: есть ли у вас религия?

– Конечно.

– И вы поклоняетесь какому-нибудь божеству?

– Разумеется.

– Как оно у вас называется?

– БОЛЬШИНСТВОМ.

– Так. Ну, теперь для меня все окончательно ясно… Впрочем, есть еще один вопрос, последний… Надеюсь, вы простите мне, что я задаю вам такое множество вопросов?

– Задавайте и этот вопрос, не стесняясь, – пробурчал старик, – я к тому и приставлен, чтобы в течение трех часов в день отвечать на вопросы людей неопытных.

– Я хотел бы узнать вот что еще: много ли людей кончают у вас самоубийством?

– Самоубийством?!. Ну, таких случаев у нас совсем не наблюдается.

Я взглянул на лица встречных мужчин и женщин. Заметив на их лицах и в глазах такое же выражение удивления, смешанного с тревогой, какое мне приходилось наблюдать в глазах наших домашних животных, я решил, что этим людям действительно нет надобности прибегать к самоубийству.

Лишь только я решил этот вопрос, как все окружающее меня вдруг покрылось непроницаемым туманом… Я окликнул своего спутника, но не получил ответа…

Господи! Да что же это со мной? Почему я снова очутился в хорошо знакомой мне комнате и на собственной постели, а возле меня раздается не менее знакомый, крикливый голос миссис Биглз, моей прежней квартирной хозяйки?

Разве и она проспала тысячу лет и тоже теперь проснулась?.. Она кричит, что уже двенадцать часов… Только еще двенадцать! Значит, я должен ждать еще четыре с половиною часа, когда меня умоют… Ах, как трещит у меня голова и как невыносимо ноют руки и ноги!..

Да, я действительно в своей собственной постели… Неужели все это было лишь тяжелым, кошмарным сном и я остался на своем месте, в девятнадцатом столетии, при привычном государственном, общественном, семейном и прочем строе?..

Да, сквозь открытое окно до меня доносятся звуки прежней жизни. Слышу, как по-прежнему смеются и плачут, радуются и горюют люди и как каждый из них с помощью воли и труда, напрягая и развивая свои силы, прокладывает себе собственный путь в жизни. Слышу шум борьбы и падение погибающих в этой борьбе, но слышу и быстрый бег тех, которые спешат на помощь упавшим… Слышу и то, как восторженно прославляются те, которым удалось совершить какое-нибудь великое дело…

О, как я счастлив, что избавился от страшного кошмара, осуществленного социалистического строя, основанного на «свободе, равенстве и братстве»!.. Ах, какое великое, неописуемое блаженство чувствовать себя опять самим собою, а не…

Впрочем, у меня сейчас нет времени увлекаться отвлеченными рассуждениями. Мне сегодня предстоит целая уйма дел, а мое рабочее время не ограничивается ведь тремя часами…

Эх, зачем я вчера вечером пил так много вина, курил крепкие сигары и слушал разглагольствования будущих переустроителей мира! Вот от всего этого у меня и сделался в голове такой невообразимый кавардак.

Все встречающиеся в тексте стихи переведены Т. М. Казмичевой.

Речь идет о детской игре наподобие бабок.

К сожалению, во время написания сих строк я не имел еще полного представления о масштабах издательской хитрости; мое предисловие было присовокуплено к последнему выпуску!

«Высоко!» ( нем .)

Крчь – предместье Праги.

Здераз – район Праги.

Механическая игрушка, при помощи которой мелкие монетки «встреливались» в кассу; собранные таким образом средства изредка направлялись на общественные нужды.

Кычешь – кричишь ( древнерус .).

Еда – разве ( древнерус .).