Вашингтон Ирвинг - Назад в будущее. Истории о путешествиях во времени (сборник)

Домшик между тем продолжал свое объяснение:

– Мы хоть и не запираем ворот, однако стережем их усердно и в городе примечаем всех подозрительных, которых люди, специально на то поставленные, строго допрашивают и вон из города выдворяют. От них бы ты при свете дня не ушел. Ты где стоишь?

– Нигде. Всю ночь бродил по улицам.

– И не повстречал рихтаря с коншелами? [15]

– Какого рихтаря? С какими коншелами?

– Да что ходят с девками…

Янек от Колокола сказал, собственно, «с древками», но пану Броучеку, не искушенному в старинном произношении, послышалось «с девками», из чего возникло маленькое недоразумение, которое разрешилось, лишь когда Домшик повторил отчетливо сомнительное слово, чем и развеял высоконравственное негодование пана Броучека.

– С древками посеребренными, знаком их власти. Чтоб тебе было ведомо: у нас издавна действует закон: после того как под вечер пробьет колокол на ратуше, никто не смеет ходить по улицам без огня, если не хочет быть взят под стражу и подвергнут наказанию рихтарем или его помощником, который в ночное время обходит со своими бирючами город. Ежели потребно, идут с ним также несколько коншелов или еще кто из магистрата. И ныне исправно ходят они ночным дозором, хотя, кроме них, несут службу двенадцать гейтманов: восемь выборных от нас, пражан, а четверо – от таборитов и окрестных жителей; гейтманы те заправляют делами воинскими и прежде всего пекутся об охране ворот и стен города. Просто чудо, как ты сумел попасть в город в таком подозрительном наряде да еще целую ночь по улицам пробродил, не столкнувшись с ночной стражей.

Теперь пан Броучек понял, почему ночной прохожий нес фонарь и почему не замедлил извлечь оружие: наверняка он заподозрил в пане домовладельце, идущем без огня, преступные намерения.

«Да, веселенькая жизнь в этой старой Праге! – подумал наш герой. – Только одним глазком заглянул я сюда, а уже начинаю сожалеть о каждом слове, сказанном против наших городских властей. О, золотая Прага девятнадцатого столетия! Как представлю, что мне приходилось бы всякий раз, идя к «Петуху» или на Градчаны, таскаться с фонарем и потом каждому объяснять, освещая свою фигуру, откуда я иду и когда ворочусь домой! А ежели б я его где-нибудь потерял, то проснулся бы в каталажке. И хороши были бы оживленные улицы по ночам, когда б в них роились и перемигивались эдакие светлячки и болотные огни!»

– А пошто ты не стал постоем в какой-нибудь корчме? Деньги есть у тебя? – спросил древнечешский мещанин.

Броучек не сразу нашелся, что ответить. Вопрос напомнил ему о новых трудностях. В его кошельке было немного денег, но употребить их здесь можно, пожалуй, с тем же успехом, как и на Луне. Нет сомнения, что гуситы не пожелают понимать ни по-немецки, ни по-венгерски. А тут он еще вспомнил о недавно обнаруженном кладе. Ах, боже ты мой, в безумном беге от ворот он совсем не примечал улиц, и кто знает, найдет ли он снова дверцу с птичками в безбожной путанице и пестроте старинных домов? И даже если найдет, кто знает, сумеет ли он в другой раз пробиться к кладу, который, наверное, вовсе не оставлен и не забыт, а принадлежит или, может, еще живому королю Вацлаву, или другому средневековому богачу, укрывшему его там в эти бурные гуситские времена. И наконец, какой прок ему от богатства в осажденном городе, откуда он будет счастлив просто унести ноги? Ах, с радостью пожертвовал бы он всеми этими сокровищами, лишь бы из дикого средневековья попасть обратно в благоустроенную, культурную Прагу наших дней! Клад короля Вацлава был только чудным сном, сверкнувшим ему на миг лишь для того, чтоб еще горестнее было пробуждение.

Подлинное страдание дрожало в голосе пана домовладельца, когда он наконец ответил:

– Есть у меня кое-какая малость, но эти деньги тут никто не примет. Я нищий, совершенный нищий.

– Так вот причина твоего отчаяния, кое ты изливал перед моими окнами? – с состраданием молвил Домшик. – Утешься, друже. Все пойдет на лад. А пока будь моим гостем.

Но вдруг он остановился, словно вспомнил что-то важное, и голос его опять зазвучал строже:

– Но послушай, Матей, ты подобой?

– Подобой? – повторил пан Броучек удивленно, не понимая смысла вопроса.

– Ты приобщаешься обоими видами? – пояснил Янек от Колокола.

– Обоими видами? – снова повторил пан домовладелец и потер себе лоб; он не понимал ничего.

– Ты что, не разумеешь? – воскликнул Домшик уже нетерпеливо. – Я вопрошаю тебя, комкáешь ли ты такоже и вино?

– Ах, вот оно что! – с улыбкой облегчения вздохнул пан Броучек, полагая, что наконец-то понял и что вопрос Янека как-то связан с гостеприимством, им ранее предложенным. Про себя же подумал, что древний способ выражения донельзя витиеват: сколько потребовалось экивоков для того, чтобы просто узнать, пьет ли он вино. А вслух ответствовал весело:

– Само собой разумеется, что я подобой. Подобой – ха-ха! – отличная штука! Ну как не вкушать вина, приятель; но сказать по правде, хорошее пиво я ставлю еще выше.

Домшик попятился почти в испуге и предостерегающе вытянул руку:

– Остановись, кощунственный язык! Хочешь насмешки строить над святой верой нашей? – Но он тут же опомнился и продолжал спокойнее: – Верно, ты говорил, что с малых лет пребывал в чужих краях; может, того ради не ведаешь о правде божьей, магистром Яном Гусом, Иеронимом, Якоубеком из Стршибра и другими учителями нам возвещенной. Но ты наверняка слышал, что оба святых мученика наших жестоко казнены в Констанце папой, епископами и прочими князьями антихриста.

– Об этом я и правда что-то слышал и читал. Но почему, собственно, сожгли Гуса, не знаю толком. Что-то они там не поделили с господами патерами. Вискочил как-то заметил, что Гус-де был вероотступник…

– Гус – вероотступник? – вскрикнул громовым голосом Домшик, дико засверкав глазами и ухватившись за рукоять своего меча. – Это Гус-то, который нам проповедал истинное слово божие, который хотел очистить церковь от греха, и заблуждения, и от изобретений человеческого лукавства и возвратить ей исконную чистоту первых апостолов, Гус, который клеймил гордыню, алчность и безнравственность дурных священников, пока их злобная мстительность не добилась его осуждения и казни на вечный позор земле нашей и имени нашему, – так это Гуса называешь ты вероотступником, богохульник презренный?

При этом он наступал на Броучека, скрипя зубами и дергая рукоять меча, так что тот, дрожа всем телом, боязливо отступал и бормотал, заикаясь:

– Так это же не я говорю, что Гус вероотступник, это как-то раз Вискочил за пивом сказал, ввязавшись в спор с Клапзубой, которого мы шутя иногда называем гуситом… А Вискочил портной, он работает в семинарии, так что, само собой, должен быть клерикалом, если кормится от сутан. А я – я ничего не имею против Гуса; я «У петуха» всегда сижу под его портретом.