Роджер Желязны - Этот бессмертный

— Серьезная буря? — спросила она, внезапно улыбнувшись.

— О, да. Чувствую по своим костям.

Я допил кофе и вымыл чашку.

— Дай мне знать, когда уточнишь.

— Непременно. Спасибо.

Лотти напряженно трудилась и даже не подняла головы, когда я проходил.

Мой глаз забрался в самую высь и показывал бурлящие облака, адскими вихрями кипящие по ту сторону гряды. Мой другой глаз тоже не терял времени зря. Не успел я выкурить и половины сигареты, как он открыл мне зрелище…

Серое, густое, влажное, гигантская вертикальная и приближающаяся стена…

Терра Дель Сигнис, Земля Лебедя — прекрасное имя. Оно относится и к самой планете, и к ее единственному континенту.

Как кратко описать целый мир?

Он приблизительно земного размера, чуть меньше и гораздо более богатый водой. Что касается единственного материка… Приложите зеркало к Южной Африке, чтобы шишка оказалась не справа, а слева, затем поверните получившееся на 90° против часовой стрелки и переместите в Северное полушарие. Сделали? Так. Теперь ухватите за хвост и тащите. Вытяните его еще на шесть или семь сотен миль и для пущей важности разбейте Австралию на восемь частей, разбросав их по Северному полушарию и скрестив соответственно буквами греческого алфавита. Насыпьте на полюса по полной ложке ванили и не забудьте перед уходом наклонить ось глобуса на восемнадцать градусов. Спасибо.

… Прошел метеорологический спутник и подтвердил мои опасения. По ту сторону гряды кипел ураган. Ураганы не редкость у нас — внезапные и быстротечные. Но бывают и затяжные, низвергающие больше воды и обрушивающие больше молний, чем любой их земной собрат.

Положение Бетти, хотя и благоприятное во всех других отношениях, отнюдь не защищает ее. Город, т. е. деловой центр, в котором сосредоточено девяносто процентов двухтысячного населения, расположен на берегу залива примерно в трех милях от главной реки Нобль, хотя пригороды тянутся до самых берегов. Близость к экватору, океану и большой реке и послужили причиной основания Станции Бета. На континенте есть еще девять городов, все моложе и меньше. Мы являемся потенциальной столицей потенциального государства.

Наше первое назначение — являться Остановкой в Пути, транзитной станцией, мастерской, заправочным пунктом, местом для физического и психического отдыха по дороге к другим, более освоенным мирам. Сигнис открыли много позже других планет — так уж получилось, — , и мы начинали позже. Большинство колонистов привлекали более развитые планеты, мы до сих пор весьма отстали и, несмотря на посильную помощь Земли, практически ведем натуральное хозяйство.

На Востоке вскипели молнии, загремел гром, и вскоре вся гряда Святого Стефана казалась балконом, полным чудовищ, которые, стуча хвостами и извергая молнии, переваливались через перила, стена начала медленно опрокидываться.

Я подошел к окну. Гигантский серый ледник затянул небо. Задул ветер, я увидел, как деревья внезапно содрогнулись и прижались к земле. Затем по подоконнику застучали капли, потекли ручейки. На окне они превратились в реки. Я вернулся к своим экранам. Десятки глаз показывали одну и ту же картину: людей, стремглав бегущих к укрытиям. У самых предусмотрительных оказались зонтики и плащи, но таких было совсем мало. Люди редко руководствуются прогнозами погоды, по-моему, эта черта нашей психологии берет начало от древнего недоверия к шаману. Мы хотим, чтобы он оказался не прав.

Тут я вспомнил, что не взял ни зонта, ни плаща, ни калош. Ведь утро обещало чудесный день…

Я закурил сигарету и сел в свое большое кресло. Ни одна буря в мире не может сбить мои глаза с неба.

Я сидел и смотрел, как идет дождь…

Пять часов спустя все так же лило и громыхало.

Я надеялся, что к концу работы немного просветлеет, но когда пришел Чак Фулер, не было никаких надежд на улучшение. Чак сегодня был моей сменой, ночным Постовым.

— Что-то ты рановато, — сказал я. — Этот час посидишь бесплатно.

— Лучше сидеть здесь, чем дома.

— Крыша течет?

— Теща. Снова гостит.

Я кивнул.

Он сцепил руки за головой и откинулся в кресле, уставившись за окно. Я чувствовал, что приближается одна из его вспышек.

— Знаешь, сколько мне лет? — немного погодя спросил он.

— Нет, — солгал я. Ему было двадцать девять.

— Двадцать семь, — сказал он, — скоро будет двадцать восемь. А знаешь, где я был?

— Нет.

— Нигде! Здесь родился и вырос. Здесь женился и никогда нигде не был! Раньше не мог, теперь семья.

Он резко подался вперед, закрыл лицо руками, как ребенок, спрятал локти в коленях. Чак будет похож на ребенка и в пятьдесят — светловолосый, курносый, сухопарый. Может быть, он и вести себя будет, как ребенок, но я никогда не узнаю об этом.

Я промолчал, потому что никаких слов от меня не требовалось.

После долгой паузы он сказал:

— Ты-то везде побывал…

А через минуту добавил:

— Ты родился на Земле! На Земле! Еще до моего рождения ты повидал планет больше, чем я знаю. Земля и другие планеты для меня только название и картинки.

Устав от затянувшегося молчания, я произнес:

— Минивер Чиви…

— Что это значит?

— Это название старинной поэмы. То есть старинной теперь, когда я был мальчиком, она была просто старой. У меня были друзья, родственники, жена. Сейчас от них не осталось даже костей. Одна пыль. Настоящая пыль, без всяких метафор. Путешествуя меж звезд, ты автоматически хоронишь прошлое. Покинутый тобой мир полон незнакомцев, когда ты когда-нибудь вернешься, или карикатур на твоих друзей, родственников, на тебя самого. Немудрено в шестьдесят стать дедушкой, в восемьдесят прадедушкой, но исчезни на три столетия, а затем вернись и ты повстречаешь своего прапрапраправнука, который окажется лет на двадцать старше тебя. Ты представляешь, какое это одиночество? Ты как бездомная пылинка, затерянная в космосе.

— Это недорогая цена.

Я рассмеялся. Я вынужден был слушать его излияния раз в полтора-два месяца на протяжении вот уже почти двух лет, но никогда раньше меня это не трогало. Не знаю, что случилось сегодня. Вероятно, тут виноваты и дождь, и конец недели, и мои недавние визиты в библиотеку…

Вынести его последнюю реплику я был уже не в силах. «Недорогая цена»… Что тут можно сказать?

Я рассмеялся.

Он моментально побагровел.

— Ты смеешься надо мной?

— Нет, — ответил я. — Я смеюсь над собой. Казалось бы, почему меня должны задевать твои слова? Значит…

— Продолжай.

— Значит, с возрастом я становлюсь сентиментальным, а это смешно.

— А! — Он подошел к окну, засунул руки в карманы, затем резко повернулся и произнес, внимательно глядя на меня: — Разве ты не счастлив? У тебя есть деньги и нет никаких оков. Только захоти, и ты улетишь на первом же корабле куда тебе вздумается.