Роджер Желязны - Этот бессмертный

Однако, успешно постояв за себя в течение восемнадцати лет, Мегра решила, что пришло время внести свою лепту во всеобщее дыхание. Чтобы стремиться к бесконечности, требуются двое, и Мегра выбрала разноцветную романтику открытых мест ярмарки для своих стремлений. Жизнь — ее занятие и ее религия. И она желает служить ей и дальше. Впереди — целый месяц отпуска.

Все, что ей теперь надо, это найти еще кого-то…

Вещь, Что Плачет в Ночи, поднимает свой голос в своей тюрьме без решеток. Она подвывает, кашляет и лает, хнычет, причитает. Она находится в серебряном коконе энергией флуктуации, вися в невидимой паутине сил, помещенная там, где никогда не бывает дня.

Принц, Имя Которому Тысяча, опаляет ее лазерными лучами, купает в гамма-радиации, бьет ультразвуком и субзвуковыми вариациями.

Тогда она замолкает, и на какое-то мгновение Принц поднимает голову от оборудования, которое он принес с собой, и его зеленые глаза расширяются, а уголки тонких губ ползут вверх, за улыбкой, которая ему никогда не удается.

Крики начинаются вновь.

Он скрежещет своими молочно-белыми зубами и откидывает назад темный капюшон.

Его волосы — светло-желтый нимб в сумерках Места Без Дверей. Он глядит вверх на почти видимую форму, которая извивается в свете. Как часто проклинал он ее, и поэтому и сейчас губы его механически начинают двигаться, образуя слова, которые они всегда образуют, когда его постигает неудача.

Уже десять веков он пытается убить ее, а она все живет.

Он скрещивает руки на груди, склоняет голову и исчезает.

Темная Вещь плачет в свете, в ночи.

Мадрак наклоняет кувшин, наполняет стаканы.

Брамин поднимает свой, глядит поверх его на широкую эспланаду перед павильоном, пьет.

Мадрак наполняет его стакан еще раз.

— Это не жизнь, и это нечестно, — говорит наконец Брамин.

— И все же ты сам активно поддерживал программу.

— Какое это имеет значение? Я говорю о том чувстве, которое контролирует меня в настоящий момент.

— Чувство поэта…

Брамин перебирает пальцами свою бороду.

— Я никогда не мог полностью посвятить себя кому-нибудь или чему-нибудь, — отвечает он.

— Жаль, бедный Ангел Седьмого Поста.

— Этот титул погиб вместе с Постом.

— В ссылке аристократия всегда предпочитала сохранять хотя бы свой титул.

— Посмотри на себя в темноте. Что ты увидишь?

— Ничего.

— Вот именно.

— Какая тут связь?

— Темнота. Не вижу.

— Для темноты это вполне естественно.

— Прекрати эти загадки, Брамин. В чем дело?

— Почему ты искал меня здесь, на ярмарке?

— У меня сейчас с собой самые последние данные о количестве населения. Похоже, они близки к мифическому Критическому Уровню — который никогда не наступает. Хочешь посмотреть?

— Нет. Мне это ни к чему. Какие бы цифры ты ни привел, они верны.

— Ты чувствуешь своим особым восприятием?

Брамин кивает.

— Дай мне сигарету, — говорит Мадрак.

Брамин делает жест рукой, и зажженная сигарета появляется между его пальцами.

— На этот раз происходит что-то особое, — говорит он. — Это не простое отступление прибоя Жизни. Боюсь, будет ураганная волна.

— В чем она будет выражаться?

— Я не знаю, Мадрак. Но я не собираюсь оставаться здесь дольше, чем будет необходимо для того, чтобы выяснить это.

— Да? Когда же ты отправишься в путь?

— Завтра вечером, хотя я знаю, что опять играю с Черным Прибоем. Придется мне снова поработать со своим смертным желанием, чем скорее, тем лучше, и желательно в пентаграмме.

— Кто-нибудь еще остался?

— Нет, нас всего лишь двое бессмертных на Блисе.

— Откроешь ли ты мне путь, когда уйдешь?

— Конечно.

— Тогда я останусь здесь, на ярмарке, до завтрашнего вечера.

— Я настоятельно рекомендую тебе уйти немедленно. Я могу открыть путь прямо сейчас.

Брамин делает жест рукой и затягивается своей сигаретой. Он замечает свой наполненный стакан и прихлебывает из него.

— Уйти незамедлительно будет проявлением мудрости, — решает он, — но сама мудрость — это продукт знания, а знание, к несчастью, в основном продукт тех глупостей, которые мы делаем. Итак, чтобы пополнить мои знания и увеличить мудрость, я останусь еще на один день, чтобы посмотреть, что произойдет.

— Значит, ты ожидаешь, что завтра произойдет что-то необыкновенное?

— Да, Ураганная волна. Я чувствую приход энергии. Недавно было заметно какое-то движение в том великом Доме, куда все уходит.

— Тогда и я тоже хочу приобрести это знание, — говорит Мадрак, — так как оно влияет на моего бывшего Господина, Имя Которому Тысяча.

— Ты оправдываешься изношенной преданностью, о могущественный.

— Возможно. А у тебя какой предлог? Почему ты хочешь увеличить свою мудрость такой ценой?

— Мудрость конечна сама по себе. К тому же то, что произойдет, может послужить для меня источником вдохновения для одной из поэм.

— Если смерть является источником вдохновения для великого искусства, то я предпочту его в более жалкой форме. Однако мне кажется, что Принцу следует знать об этих новых изменениях в Средних Мирах.

— Я пью за твою преданность, старый друг, хотя я чувствую, что наш бывший монарх, по крайней мере частично, ответствен за теперешнюю сумятицу.

— Твое отношение ко всему этому мне известно.

Затем он отпивает глоток вина и опускает стакан. Глаза его становятся одного цвета — зеленого. Белки, окружавшие зрачки, исчезают, так же как и черные точки, которые были в самом центре. Сейчас его глаза бледно-изумрудные, и в каждом живет желтая искорка.

— Говоря как маг и пророк, — произносит он голосом, ставшим отдаленным и лишенным выражения, — я заявляю, что на Блис уже прибыло то, — что предвещает хаос. Я также заявляю, что грядет и другой, потому что я слышу беззвучный топот копыт в темноте, над звездами. Даже мы сами можем быть вовлечены во все это, хотя это против нашего желания.

— Где? И как?

— Здесь. И это не жизнь, и это нечестно.

Мадрак кивает головой и говорит:

— Аминь.

Маг скрежещет зубами.

— Такова наша участь — быть свидетелями, — решает он, и глаза его горят внутренним блеском, а костяшки пальцев белеют на черной трости с серебряным набалдашником.

… Евнух — священник высшей касты — ставит тонкие свечи перед парой старых башмаков.

… Собака треплет грязную перчатку, которая видела много лучших веков.

… Северный Ветер ударяет по крохотной серебряной наковальне своими пальцами — деревянными молоточками. На металл ложится дорога голубого света. Зеркало оживает образами ничего, стоящего перед ними.

Оно висит в комнате, в которой никогда не было мебели, на стене, завешанной темными портьерами, висит перед ведьмой — рыжей — и ее огнем.