Алексей Павловский - Опыты

Всю дорогу до метро моя душа тихонько пела. Я зашёл в один из продуктовых магазинчиков, что у станции. Сонный народ толпился у прилавков в нерешительности, на него смотрели молоко, хлеб, пиво и столь же сонные продавщицы. Люди мучительно припоминали, кто они, где и зачем.

Открыв пачку, я вытряхнул мышонка на витрину-холодильник за спинами покупателей. Тот, счистив с морды крошки хлеба, окинул округу испепеляющим взглядом чёрных бусинок. Словно некий Лев Троцкий на брегах некой Испании. И шмыгнул в щель меж стеной и витриной.

Уже выходя из магазина, я услышал сдавленный женский вопль — оппозиционер начинал новую карьеру. Я понял, что всегда считал депортацию лучшим из методов политической борьбы.

Однако же, тяжеленько оказалось диктаторствовать. Не лучше ли отставка? И пожизненный пост сенатора? А вот фигу!

1998

За окном было мокро. Гудение машин на окружной сменилось шипением по лужам, мелюзга легковушек медленно обтекала лоснящиеся под дождём фуры, в просторечии «диплодоки». Пробка. Диплодоки тоскливо ревут в тумане. В форточку вливался туберкулёзно тяжёлый воздух, как из холодной бани.

Я в пятый раз устанавливал Windows. Компьютер, глубокомысленно урча, время от времени задавал идиотские вопросы, на которые я терпеливо отвечал. Шло время. Наконец, он сообщил, что всё сделал, и смиренно попросил перезагрузить его. Удовлетворив эту его просьбу, я ещё минуты три наблюдал за дебильными коловращениями, пока он не выкинул весёленький синий плакатик в знак того, что не может найти некий VFAT, без которого ему скучно и работа не клеится. Я добро улыбнулся и, неспешно поднявшись из кресла, попытался скинуть компьютер на пол, но он изо всех сил уцепился резиновыми лапками за край книжной полки и тем спасся. Взяв себя в руки, я поставил увечного на место:

— Что же мне делать с тобой, идиотушка?

Он не ответил. Собственно, я и сам прекрасно знал, что делать. Ещё с вечера я договорился с Иваном Тореевым, что с утречка отвезу ему винчестер для лоботомии и прочего вразумления, и, в общем-то, я уже давно должен был быть в пути, так что вскоре окровавленный и ещё бьющийся хард-диск был упакован в пакет из-под молока и водворён во внутренний карман пальто, а я, уже в шляпе и ботинках, забегал по квартире в поисках сигарет, но всюду попадалась лишь початая пачка Рустова «Честерфилда». В конце концов я, выматерившись, утянул её и бегом выскочил из ненавистного обиталища.

Более-менее я успокоился лишь уже на полпути к метро. Закурив, я сбавил шаг. Ведь правда, на самом деле всё не так плохо. Более того, всё просто замечательно. Просто пиздец. Ведь я же всё-таки не разбил компьютер! Да и на улице стоит моя любимая погода: туман и морось, день чудесный, а мои ботинки не промокают. И в кармане звенит денежка, вполне достаточная для чашки кофе, что в сложившихся обстоятельствах просто-таки восхитительно.

Правда, в Москве не осталось более демократических мест, где бы варили настоящий кофе. Был раньше маленький жральничек на улице Двадцать Пятого Октября, где тётя Наташа варила сей дивный напиток на замызганной электроплитке, наливая кипяток из нечистого чайника — отменно вкусно и всего за две тысячи рублей. Теперь его закрыли, но вместо того, чтобы просто и достойно взорвать здание, в том же подвальчике позорно разместили «Русское Бистро». Жаль.

Подвальчик назывался в народе «Лесная Газета», по имени расположенной рядом редакции соответствующей газеты, столовкой коей он и являлся. Существовал потайной ход из жральника в редакцию, я иногда пользовался им, бегая в редакционный сортир. Там водились изумительные черновики статей — образчики столь чистого и мощного маразма, что меня так и подмывало найти где-нибудь на лотке эту самую «Лесную Газету» и посмотреть на это в отредактированном виде: хоть орфографию они там правят или прямо так печатают? Черновики хорошо шли под кофе с трубкой. Побитые столы с пепельницами, над ними ископаемая табличка: «Не Курить». А еще очень здорово было взять к кофе сто грамм «Слнчева Бряга»- горлодёрная такая штука за четыре тысячи. Изготовитель утверждал, что это бренди.

За этими приятными воспоминаниями я не заметил, как оказался на автобусной остановке у метро. Где-то в глубине большой отсыревшей толпы неявно возвышался эфемерный стеклянный горбик самой остановки. Судя по всему, а более всего — по мрачным безмолвным лицам, автобуса не было уже давно. Я обошёл народ и встал со стороны дороги, так, чтобы только машины мне ноги не отдавили. Человечество теснилось на бордюре и глядело на меня неодобрительно. Но, извините, что делать? Я всё-таки хотел уехать на первом же автобусе, а не на третьем или девятом! В нашем жестоком мире иногда приходится быть задницей.

Меня интересовал 144-ый автобус, потому что он останавливался как раз у дома Вани Тореева, а 227-ой и 281-ый, как ни старались, но сворачивали-таки к Юго-Западной, не дотянув всего чуть-чуть, и с них приходилось пересаживаться. Так что я возблагодарил Джа, когда именно 144-ый показался из-за поворота и остановился у моих ног. Толпа колыхнулась, подалась вперёд и, слитно ухнув, закинула меня в двери. Нутро «Икаруса» мгновенно набилось под завязку, и сам он, потрясённо осев на рессорах, раздулся, как тюбик с пастой и осторожно двинулся в путь. Большая часть народа, провожая нас несытыми глазами, осталась на остановке — поджидать следующий.

Я уютно встал на чьи-то ноги и, протерев себе в затуманенном стекле маленькую гляделку, впал в привычную транспортную медитацию. Её практикует, по-моему, чуть ли не всё население этого города: наблюдаешь себе проплывающий за окном пейзаж, сто раз уже виденный-перевиденный, думаешь о горячем чае с маковой плетёнкой, о собственном «Мерседесе», а то о женщинах каких-нибудь или о том, как здорово устроишь свою жизнь года через три. А чаще просто ни о чём. И глаза такие пустые-пустые.

На третьей — или второй? — остановке автобус затормозил как-то резко, так что народ, вырванный из медитации, возмущённо зароптал, и люди стали потихоньку выдавливаться на Свет Божий — глазеть на происшествие. Минуты через три вывалился и я. Перед носом автобуса косо стояли не первой свежести бежевые «Жигули», и два новых русских средней руки во всю ширину пальцев втолковывали маленькому и несчастному автобусному водителю, на какие именно немеряные бабки он попал, поцарапав им подфарник. Устрашённый водила в кожаной куртке, чуть не плача, объяснял своим терзателям, что у него расписание, ехать, мол, надо. И вообще, блин, это они у него на дороге стояли. Терзатели наседали, и один из них угрожающе наставлял на маленького человека сотовый телефон.

Ожидая, чем всё это закончится, я отошёл в сторонку, долгим мудрым взглядом из-под полей шляпы окинул серый небосвод и, закурив, почувствовал себя настоящим Хэмингуэем. Это мне так понравилось, что я заложил руки за спину и стал неторопливо внушительно прогуливаться туда и сюда, радуясь старому красному свитеру в распахнутом пальто. Погода окончательно расплылась, и заморосило бодрее. Прошло три ненужных мне автобуса, и большая часть народа укатила прочь.