Ринат Мусин - Любви все роботы покорны (сборник)

Нельзя так. Все-таки надо человека хоть как-нибудь подготовить.

А знаете, что паршивое в человеческих отношениях? Может, и знаете, может, и нет. Это, простите, зависит от возраста. Если вам пока нет сорока – то, еще раз простите, не знаете. Если от сорока до шестидесяти – то есть шанс, что уже начинаете понимать. И только если вам за семьдесят, а еще лучше – за девяносто… тогда, наверное, знаете. Но знаете также, что объяснить это молодым невозможно. Они не слушают. Или слушают, но не слышат.

Некоторые – в основном девушки – думают, будто главное – это любовь… ерунда эта ваша любовь. Биологический цикл любви – семь лет, затем непрерывная и неумолимая эволюционно-биологическая программа командует женщине – этот набор генов использован, срочно ищи другой! И у женщины будто пелена с глаз спадает. «Бог мой, – думает она. – Да как я могла быть с этим ничтожеством? Ведь он же… он же пустое место… а я такая красивая!.. И умная, да! Местами, правда, ну да ладно. Да он и мизинца моего не достоин… а я такая хорошая!.. Да он… а я!..»

Если в этот период попадется женщине на глаза свежий человек, желательно не из повседневности, то не он ее в койку потащит, а она его.

Мужчины думают, что на первом месте верность… но это тоже неправда. Одна моя знакомая имела проблемы с верностью примерно раз в пару дней, но в то же время умела сделать так, что мне было с ней хорошо. Невероятно хорошо, очень, прекрасно… и я не только о постели. Жаль, что я не смог того оценить. Так что и верность не показатель, ей-богу.

Что там еще в списке? Деньги? Деньги это вообще тьфу. Правильно мотивированный мужчина заработает и на отпуск в Египте, и на квартиру, и на дачу в лесу. Только не надо его пилить, а надо в него просто верить.

Самое паршивое – это, я вам скажу, непонимание. Это когда говоришь женщине одно, а она цепляется за неудачное предложение и понимает все совершенно иначе, совсем не так, как ты имел в виду. Или наоборот, она говорит, говорит, говорит… и вдруг оказывается, что мужчина должен был уловить в этом потоке что-то очень важное… что? А черт его знает что. Упустил. И уже глаза ее смотрят не в твои глаза, а чуть в сторону. А это, я вам скажу, первый тревожный признак.

И оба потом делают анализ ошибок, и случается, что видят их – свои и чужие. А дальше… Если во время ссоры не били морды и посуду, если не разводились через суды, если не душили друг друга и не подсыпали яд в чашку с кофе – тогда, может, кто-то позвонит и скажет – мол, там и там я ошибся, ты уж прости. Услышат встречное – а я ошибалась там и там, прости же и ты мне.

Но вместе им все равно не бывать.

Разве что… разве что случится вот такая беда.

Пожалуй, я слишком долго молчал, потому что женщина заговорила снова.

– Не беспокойся, – поспешно сказала она. – Хлопот со мной не будет. Болей нет, процедуры не нужны. Возможно, буду терять сознание – но это ненадолго. Бывает рвота…

Она улыбнулась, и получилось довольно цинично.

– Пока успеваю добежать.

Я все еще молчал, и интонация ее стала еще жалобнее.

– Можно даже не пару недель. Действительно, зачем тебе видеть уже окончательную агонию. Можно дней десять… или хотя бы…

Она умоляюще посмотрела на меня и совсем упавшим голосом добавила:

– Я специально для этого отпуск взяла…

Ну что я говорил? Все дело, все трудности только в непонимании.

Я молчал, но не потому, что колебался, а потому, что онемел. Колебаться здесь было нечего.

Две недели с любимой. Медовый месяц на старости лет. Еще не той старости, когда женщина уже ни к чему, а старости чувств и ума. В самой ее первой стадии. В самом начале того периода, когда начинаешь собирать разбросанные в молодости камни, ломаешь первый кусок хлеба, для которого смолоду сеял рожь, открываешь бутылку вина того самого года, когда радостный отец прилепил на нее бирку с твоим годом рождения.

За две недели не успеют снова всплыть противоречия, что развели влюбленную пару много лет назад, а если вдруг и всплывет какая-то мелочь – то несколько дней ее можно и перетерпеть. За пару недель вновь вспыхнет тот огонь, что раскалил когда-то сердца, раскалил до боли и непереносимости, до неистового желания разорвать отношения, вспыхнет, а как же!.. только на этот раз так раскалить их не сможет. И дрова не те, и просто уже не успеть.

Максимум, что сможет такой огонь, – это подогреть турку с кофе. Свежим, душистым, густым кофе. С гвоздикой и кардамоном, и с шоколадом – черным-пречерным, почти без сахара. Несладким. Горьким, как встреча с любимой в конце осени, и я не о времени года говорю, а о времени жизни.

Язык-то у меня онемел, но руки-то слушались, и я ответил руками. Женщина благодарно прижалась ко мне, бедрами к бедрам, и животом к животу, а головой к груди, и, наверное, слушала, как стучало, колотилось, рвалось на волю несчастное мое и нездоровое уже сердце.

– Ты будешь смеяться. – Мой голос тоже вдруг стал прерывистым и чуть хриплым. – Но я тоже как раз взял маленький отпуск…

Мы занимались любовью. Это был не тот водоворот телесной радости, который захлестывал нас много лет назад. Это было совсем другое. Никто никуда не спешил и не расстраивался, если получалось не с первого раза. Не было уже запрещенных способов и каких угодно табу. Оба многому научились, и теперь не было причин скрывать это знание. Смешно ревновать к тому, что уже не имеет значения.

– Может, помнишь, – говорила она. – Когда мы уже расстались, я была с тем-то и он научил меня делать вот так…

И я благодарил «того-то», хотя, когда она училась «делать вот так», готов был его убить.

– А я знаю, ты был с такой-то. Говорят, она мастерица… ну-ка, покажи, чему ты у нее научился?

Был. И бурный роман действительно многие обсуждали, и шипели женщины, если им вдруг казалось, что они не оправдали моих ожиданий, и жалили злобно: «Ну, конечно, я не такая-то… у меня опыта меньше…»

Ну, меньше, и что? Теперь я могу признаться, что, несмотря на всю хайтечность «такой-то» в постели, лучшие впечатления связаны все же не с ней.

Вот так.

– А еще, знаешь, однажды меня изнасиловали, – рассказывала гостья. – И мне это очень понравилось. Понимаешь… там был страх, страх и боль. Насильник был очень грубым, щипал, рвал мое тело и, конечно, вовсе не заботился о моих ощущениях, и когда он начал кончать, я вдруг тоже… и еще как!

– Так? – рыкнул я, потому что и сам как раз начинал. – Ну, отвечай еще, так?

Ответить она не смогла, потому что как раз начало отвечать ее тело.

А потом она спросила, приходилось ли насиловать мне, и я ответил… да так ответил, что у дивана сломалась ножка.

А рассказать, что она делала со мной? О, нет. Вряд ли будет интересно, и вряд ли понравится. Это может понравиться только тогда, когда все перепробовано и знаешь, что завтра этого не будет. И послезавтра не будет. И послепослезавтра, и через неделю, и через месяц, и через год, и вообще уже никогда.