Ринат Мусин - Любви все роботы покорны (сборник)

Тем более что для абсолютного большинства извращений в лексиконе человечества пока не имеется необходимых слов – может быть потому, что те, кто занимается извращениями, – не лингвисты, а занимающиеся лингвисты настолько сильно поглощены процессом, что вербализировать свои действия не могут.

Словом, по телевизору смотреть решительно нечего.

Но и на улицах города плакаты и бегущая стереоскопическая реклама навязчиво предлагали массу всяческих индивидуальных развратов и развратных групповух:

«Покупайте собачьи фаллоимитаторы!»

«США изнасиловали Мексику».

«Наши фаллические авианосцы входят во влагалище Персидского залива».

Спейсен шел и с презрительной усмешкой отвергал многочисленные заманухи всех цветов и оттенков.

– Вы этого еще не пробовали! – неслось со всех сторон. – Только наше сексуальное извращение запомнится вам всерьез и надолго!

И рекламировали, рекламировали, рекламировали – от секс-кузнечиков до секс-слонов.

– Мухи, мухи, мухи! – доносилось с другой стороны. – Их жужжание разбудит в вас самые низменные инстинкты. А шевеление лапок и трепетание крылышек даст незабываемые ощущения!

– Да, в мире слишком много соблазнов, – вздохнул Спейсен и добавил: – Чтобы им подчиняться.

И снова пошел своей дорогой, отрицательно покачивая головой из стороны в сторону. Как ни странно, это неуловимое движение легко отметало в стороны торговцев разрешенными извращениями.

Однако через несколько минут такого хождения к Спейсену прицепился элегантно одетый патлатый джентльмен.

– Я понял вас! – громогласно провозгласил он, пытаясь ухватить Спейсена за пуговицу, которых у того не было. – Я тоже ловлю кайф, все отвергая!

Но не успел развить свою теорию, так как был оттеснен и перехвачен толстушкой, ведущей на поводке двух страусов: она проповедовала орнитофилию.

На перекрестке Спейсена остановила небольшая толпа: люди окружили стоящего на невысоком постаменте малоопрятного гражданина, обнимающего и ласкающего себя во всех доступных местах. Пообок стоял его приятель и давал необходимые пояснения:

– Внутри него живет женщина! Она скрыта в нем полностью, снаружи видны лишь ее руки. Это не себялюбие, это высшая форма двухкомпонентной любви.

– А мне показалось совсем иное, – пробурчал Спейсен и добавил во всеуслышание: – Лучше бы она ему белье постирала! Раз руки на месте…

Ответа он не услышал, должно быть, его не нашлось.

Спейсен спешил за город. Но он никогда не пользовался муниципальным транспортом: общеизвестно, что вход и выход в любое средство передвижения, равно как и проезд на них, символизирует собой определенную форму предоргастических колебаний. Особенно это заметно при поездках в метро, когда поезд то и дело ныряет в тоннель или выныривает из него. То же наблюдается и в наземном транспорте при проезде под мостами, акведуками, трубопроводами, пешеходными переходами и при движении по узким улицам. По широким, впрочем, тоже.

А извращений подобного рода Спейсен не любил. У него имелась совершенно другая, особенная страсть, не похожая на обычные извращения осколков толпы.

Миновав пригородные поселки и стараясь не заглядываться на происходящее на лужайках перед, около и за домами – чтобы не пригласили поучаствовать, – Спейсен углубился в зеленую зону.

Здесь его некоторое время донимало жалобное блеяние козочек и овечек, мычание коров и телят, ржание лошадей и какие-то вообще невообразимые стоны, крики и уханья, производимые, несомненно, людьми.

Но постепенно стихли и звуки. Даже пчелы и шмели, некоторое время жужжащие над ухом, отстали. А ведь в их жужжании, если прислушаться, тоже можно уловить скрытый сексуальный смысл.

Спейсен зашел уже слишком далеко. Так далеко от города – хотелось верить ему – не заходил, кроме него, никто.

Оставалось пройти совсем немного. Спейсен решил сделать небольшой крюк и выйти на излюбленное место с другой стороны – чтобы сбить со следа возможных преследователей. Вуайеризм процветал, а Спейсену не хотелось, чтобы кто-то узнал его тайну.

И потому он был неприятно поражен, когда, проходя через полянку, по которой ни разу не проходил, хотя та находилась совсем недалеко от заветного места, – обнаружил на ней лежащего лицом вниз абсолютно голого парня. Производимые телодвижения, казалось, не оставляли ни малейшего сомнения в происходящем. И все же…

Ведь каждый день появлялись все новые извращения. Что, если это – одно из них?

– Что ты здесь делаешь? – презрительно спросил Спейсен.

Парень неторопливо поднялся, поправил сбившийся на затылок золоченый шлем и горделиво указал на уходящее в глубь земли отверстие. Оттуда поднимался поток теплого воздуха.

– Я – Зевс! – царственным басом произнес он. – А Гея – моя жена!

Спейсен усмехнулся и ничего не сказал. Только вновь подумал: «Извращенцы!» – и, сторонясь, бочком миновал лже-Зевса, продолжающего вглядываться в уходящее на неведомую глубину отверстие.

Быстро темнело. На небе загорались первые звезды, смущенно перемигиваясь, точно стыдясь наблюдать за тем, что вытворяют люди на земле. Чернота неба усиливалась.

Спейсен остановился у заросшего мягкой травой холма.

«А вдруг наверху кто-то есть?» – с тревогой подумал он.

Но на холме никого не оказалось, холм оставался девственно чист.

Спейсен поднялся на самую вершину, разделся догола, лег на спину и раскинул руки.

На него стремительно падала Вселенная…

Ритка-малолетка тянется к автомату с пирожными. Вздыхает и берет леденец из бесплатной вазочки. Леденец кислый, Ритка морщится.

«Дзи-и-инь!» – в голове раздается мелодичный звонок. «На вашем счету тысяча мумриков. Поздравляем!» – это Ритка так придумала, чтобы вместо рублей домашний помощник говорил «мумрики». У всех – рубли, а у нее будут – мумрики.

Ритка бежит в свой отдел и показывает язык всем, кто спешит на обед. Ей можно, она – малолетка. И кроссовки с лампочками на работу носить можно, и пирсинг. Только Ритка пирсинг не носит. Когда у всех есть – не интересно и не круто. А Ритке хочется, чтобы было круто. И потому пирожные уже два месяца скучают без Ритки, и мумрики – кап! кап! – капают на Риткин счет.

– Ты чего такая веселая? – Ольга Васильна подозрительно косится на Ритку. Ольге Васильне нельзя быть веселой – она уже старая, а еще – начальница.

– А у вас парик набок съехал, – говорит Ритка.

Ольга Васильна приседает, охает, хватается за голову и бежит к зеркалу. Возвращается, не глядя на Ритку, и задает работу на послеобеда. Придумать две юбки и босоножки. Ритка работает дизайнером. Юбка получается очень яркой и веселой – одна. А вторая похожа на пирожное – белая и пышная. Босоножки пускай будут с блестками.