Ринат Мусин - Любви все роботы покорны (сборник)

Потом они вместе смотрят мультфильмы, и он пьяно плачет, напоказ, наигранно и громко. Дочь его уже не утешает, привыкла. Ночью опять пытается приставать, но, к счастью, вырубается. Потихоньку встаю, обшариваю его карманы. Пусто. Дверь металлическая, не открыть. У дочки ключа нет.

Третье января.

– Пошла вон! Убирайся отсюда, шлюха! И забудь сюда дорогу, поняла?

В подъезд летят мои вещи, пальто, сапоги.

– Дочь, пойдем со мной?

Качает головой.

– Нет, мам. Я его одного не оставлю. Ты ж его знаешь, вдруг что-то сделает с собой?

Плачет. Бл…во! Ну за что это нам?

– Пошла вон, я сказал! Или тебя вышвырнуть?

Прохожу мимо него, напоследок получаю удар между лопаток, и дверь за мной захлопывается.

Четвертое января.

Сижу на подоконнике восьмого этажа, пью чай, глядя, как густо падает снег. Рядом – склеенный скотчем телефон, сотню раз проверяю, работает ли, чтобы не пропустить смс. От звонка вздрагиваю, хватаю трубку, нажимаю кнопку вызова.

– Алло!

– Наташ…

Сбрасываю. Ничего нового. Протрезвел, переболел и теперь не поверит, что все это было. Ну, хоть одна радость – за дочку можно не волноваться.

Шестое января.

Читаю снова и снова несколько слов на экране телефона, и на сердце тепло, губы растягиваются в улыбку, и я вижу, чувствую его, любимого, родного – далекого, счастливого, теплого…

«Люблю тебя»…

И я люблю. Безмерно люблю тебя, мой единственный. Скучаю.

За окном – бело. Все новое. Новый снег, новый год, новый мир. И новая я. Белые-белые крылья за моей спиной.

Ту фифочку Анке как-то видела. Возвращалась с мамой из студии, а тут у обочины притормаживает папина черная «Леда», дверца распахивается, и из салона является она . Папа высадил фифу и укатил, их так и не заметив. А фифа поперла по тротуару, каблучками цок-цок. Ничего так с лица, но вовсе не красивее мамы.

Правда, и не уродина вроде Анке. Что уж тут говорить.

Анке сторонилась зеркал. Заглянешь и испугаешься: ключицы торчат, волосы жиденькие, серые, как у старухи, глаза бледные, навыкате. Жаба.

– Папа звонил, – сказала мама.

Они завтракали вдвоем. За окном розовело небо, и на фоне рассвета четким сумрачным абрисом выделялась крыша соседней многоэтажки. В углу подоконника мурлыкало радио.

– Снова командировка? – Анке, обжигаясь, прихлебывала чай.

– Да, в новый филиал. Ты большая, должна понимать, что… – Мама запнулась на полуслове. Отчеканила: – Папа сейчас много работает и поэтому не может бывать дома каждый день. Выпрями спину, Анна! Не горбись!

Анке послушно расправила лопатки.

– Как подготовка? Скоро экзамены.

– Историю повторить осталось.

– Ты должна стараться. – Анке кивала в такт маминым нравоучениям, не особо вслушиваясь в слова. – Престижный лицей… юристы всегда в цене… зависит будущее…

Потом мама выдохлась и умолкла. Анке собрала тарелки, оглянулась:

– Ладно, мам, я заниматься.

– Подожди. – Мама подняла голову, вокруг ее глаз темнели круги. – Сегодня я на дежурство, и если бабушка не придет, тебе одной ночевать.

– Хорошо.

– Но никаких гулянок, ясно? Билеты повторишь и спать.

– Да, мам.

– Смотри, Анна, – с угрозой сказала мама. – Принесешь в подоле – убью.

Анке молча смотрела в пол. Какой подол? Она тихоня, рта боится раскрыть, даже с девчонками не разговаривает, не то что с мальчиками. Наверное, ей было б лучше вовсе никогда не рождаться на свет.

– Задание в студию сделала?

Анке вздохнула, выудила из папки, брошенной на подоконник, лист акварели. Протянула рисунок маме.

– Цветок папоротника. Хорошо получилось, правда?

– Неплохо, – устало сказала мама. – Папоротники не цветут.

От Ляли разило потом, табаком и бензином. Забористый букет, но Ксавье возбуждало такое амбре. Да и дамочка покладистая, эта мойщица с автозаправки. Денег не просит, уйдешь в загул – слова не скажет. Не то что бывшая супруга. Эх, лучше не вспоминать.

Он утянул Лялю в комнату, хлопнул по гузке – нагнись, мол. Да, бабец что надо, думал он, тиская под футболкой набухшие груди. У иных дамочек вымени считай что и нет – не сиськи, а прыщи какие-то, а тут буфера так буфера!

Ляля пискнула, когда Ксавье игриво куснул ее за шею. Рука переместилась ниже, оглаживая огромный живот. Ребенок брыкнулся изнутри, и от этого движения, отдавшегося толчком прямо в ладонь, в трусах аж взыграло. Ксавье рывком задрал на Ляле юбку, пальцем потыкал среди волосни. Плюнул, растер, прицелился и с усилием втиснул член куда следует. Ляля вскрикнула, но пощады не дождалась. Член с хаканьем долбился в шток влагалища, Ксавье пыхтел, сопел, наяривал. Ляля, смирившись, подмахивала задом.

– Клево трахаетесь, – сказали за спиной.

Ксавье отпрянул от Ляли. Член качнулся и позорно обвис.

– Ты-ы… – путаясь в трусах, прохрипел он. – Ты-ы… откуда взялся? Что здесь делаешь вообще?

– Ну, извини. У тебя дверь нараспашку, в курсе?

С прошлой зимы не виделись. Сколько ему, четырнадцать? Вы-ырос, сволочь, – так вскоре и макушкой станет вровень. Чернявый, в мать, а глаза светлые, отцовские. Ксавье знал по опыту – дамочки млеют от таких глаз.

Ляля кое-как прикрылась юбкой.

– Кса-ав… кто это?

– Сын, – хмуро ответил Ксавье.

Учебник давно валялся заброшенным. Теперь Анке отложила и книгу. «Практическая магия, – гласил аляпистый заголовок. – Тайные силы природы для исполнения ваших желаний».

Через пять минут она стояла на лестничной площадке одетая – джинсы, кроссовки, ветровка. Закрыла дверь, повернула ключ в замке. Опрометью сбежала по лестнице.

У подъезда остановилась. Тихо-то как, только за аркой с шелестом проносятся машины. И небо ясное, ни облачка, – значит, звезд будет много, будто в августе, хотя лето только сегодня перевалит за половину. Ведь эта ночь – особенная. Ночь летнего солнцеворота.

Ночь цветения папоротника.

Анке сорвалась с места. Пронеслась мимо детской площадки, мимо парковки с дремлющими автомобилями. Свернув под арку, вприпрыжку кинулась к остановке.

Десять минут до вокзала. Сесть на электричку, выйти на полустанке близ Эльмота… страшно, даже дыхание схватывает, но надо быть полным ничтожеством, чтобы упустить свой шанс. Ведь только в глухом тысячелетнем лесу можно надеяться на действенность магического обряда. Так пишут в книгах.

Она сумеет.

Ляля уперла руки в бока.

– Оборзел? Сынка своего мне на шею повесить хочешь? Что он сюда приперся? Дома наскучило?

Ксавье тосковал. Вот разошлась дамочка! Аж в ушах звенит.

– Тише, зая, – уныло повторял он. – Не шуми, пацан в комнате, услышит…

Ляля выругалась, длинно и нецензурно. А потом тяжко опустилась на табуретку и заплакала.