Андрей Балабуха - Спасти Спасителя

— Но ведь были же те, кто знал правду! Неужели их слова ничего не значили?

— Когда-то, для кого-то и что-то. Правда, говорите? Да, в трех из синоптических евангелий, включенных в библейский канон, описывается казнь на Голгофе, то есть горе, имеющей форму черепа, Лысой горе. Но в четвертом, у Иоанна, в сорок первом стихе девятнадцатой главы, если память мне не изменяет, сказано: «На том месте, где Он был распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором еще никто не был положен». А Матфей описывает казнь на Голгофе, но зато говорит о пустой гробнице в саду именно Иосифа Аримафейского. Вот вам правда. В обоих случаях — три голоса против одного. А в апокрифическом Евангелии Истины даже напрямую говорится о спасении Христа путем подмены. Вот правда, которой вы, Измаил, так взыскуете. Поищите — найдете. В истории всегда так — сквозь любой миф прорастает хоть зернышко истины. А вот вам еще. Сам там не был, но читать приходилось: в Японии, близ деревеньки Шингамура, по сей день охраняют могильные холмы, под которыми якобы лежат Иисус и кто-то второй. Может быть, Мария Магдалина. Говорят, там поныне живут их потомки. А рядом с могильными холмами притулился музейчик, украшенный крестом и Давидовой звездой. Это тоже правда. А главную правду сказал впоследствии гонитель и убийца Ипатии епископ Климент Александрийский, причисленный, замечу, к лику святых: «Не все истинные вещи суть истина; и ту истину, которая кажется истиной исходя из человеческих мнений, не следует предпочитать истине, что согласуется с верой». Тут уж, по-моему, добавлять нечего. На вашем месте я утешался бы одним. Вы действительно спасли достойного человека. Хотя кому-то и Варавва может показаться достойным. Но, как ни крути, был он сикарием-террористом. Можно, конечно, толковать о ценности каждой человеческой жизни, но лично мне ваш выбор глубоко симпатичен.

— Мой выбор? А кто мне его подсказал?

— Повторяю, дорогой мой: я подсказывал сюжет, а в сюжет я был волен вставлять все, что мне симпатично. Но так или иначе, вам будет, чем отчитаться на Страшном суде, если таковой и впрямь когда-нибудь состоится.

Не могу сказать, чтобы меня это сильно утешило.

— И последнее, — продолжил Айн, — вера — это прехитрая штука, которая все свои основания несет в себе. Вы можете лишить ее фундамента, вышибить любые опоры, но здание останется непоколебимым. Никогда не связывайтесь с верой, Измаил. Никогда не связывайтесь с мифом. Они слишком живучи. Они посильнее вас. Они посильнее всех нас. Но это из разряда умножающих скорби премудростей, о которых говорил еще Соломон. Жаль, я не знаю, чем вам помочь. Если бы мог… Вот разве что с хозяином этого дома я вас, пожалуй, все-таки сведу. Он частный детектив с весьма разносторонними связями, и, чем черт не шутит, в нынешнем вашем положении может оказаться полезным. А пока ответьте на один вопрос. Он занимает меня с тех самых пор, как вы рассказали правду, а значит, уже почти целый день. Неужели вас самого не тянуло попасть туда, посмотреть своими глазами, вдохнуть тот воздух и ту пыль? И в конце концов, если вспомнить, как вас раньше звали…

— Лучше не надо. А тянуло — не тянуло… Прошли те времена, когда генералы с саблей наголо скакали впереди армий. Генеральское дело — оно штабное. Нечего генералу на передовой делать. А я был генералом. И остаюсь. И, поверьте, еще буду. Плох солдат, который не мечтает стать генералом, но еще хуже генерал, рвущийся в солдаты. А насчет веры… Вы, наверное, правы, Айн, пусть даже правота эта какая-то скучная. Но знаете, когда мне делали нынешнее лицо, вернее, нет, когда его уже сделали и я с ним сживался, меня упрятали в маленький госпиталь… Не суть важно, где. И там я разговорился со священником, приходившим окормлять свою лежаче-бродячую паству. Интересный был человек. С воображением. Я рассказал ему нашу историю. Не как подлинность, разумеется, — так, прочитанный роман в стиле Брэна Дауна. И знаете, что он мне сказал? Что спасать Спасителя — самый страшный грех, какой только можно придумать. Ибо как же тогда быть с искуплением? Все мы искуплены Его кровью. А если она не пролилась? Что нас ждет тогда и кто мы есть? Наверное, это тоже правда, Айн, только, в отличие от вашей, не скучная, а страшная.

— Что же тут страшного? Просто еще одна точка зрения и еще одно подтверждение бессмертного «Что есть истина?». Наверное, нам с вами этого знать не дано. И слава Богу, что не дано, поскольку знай мы это — и жить в мире стало бы воистину слишком страшно.

Странные слова для историка, посвятившего себя поискам истины. Но этого я говорить не стал. Потолковать-то хотелось еще много о чем, хотя главное, пожалуй, было сказано. Но один вопрос вертелся на языке.

— Выходит, история так же незыблема, как вера? Иисуса распяли — и христианство возникло. Мы Его спасли — и оно возникло все равно. Не могу понять.

— Элементарно, Измаил. В любом случае Его распяли. А фактически или только в умах — не имеет никакого значения. Главный фокус в другом. Тот исламский деятель — кто он там был, имам, тайный имам или просто большой бандюган? — судя по всему, был двоечником. Коран изучают все-таки еще в медресе, высшего образования для того не требуется. Или это потому, что он в Англии учился?.. Но в Коране прямо сказано: «Они не убили его и не распяли его, но лишь подумали, что совершили это». Кабы этот тип получше знал богословие, вы бы его так дешево не купили. Но я не жалею. Как ни крути, а ближайшая машина времени работает сейчас в небоскребе «Айка-Матки» в Петербурге — в том, что они купили у разорившегося Газпрома. Поговаривают, и у нас в столице строить будут. А если бы этот тип получше знал богословие, ни «Айка-Матки» бы не было, ни машин времени. И потому моя душа историка ликует. Я не генерал. Я еще надеюсь подышать той пылью.

С тех пор минуло уже больше четверти века и, насколько я знаю, Айну по крайней мере дважды удалось осуществить свое желание. Правда, встречаться нам приходилось исключительно редко — в те периоды, когда, в очередной раз сменив личину, я на какое-то время успокаивался и пребывал в уверенности, что в ближайшие месяцы меня точно не найдут. Потом-то всякого можно найти, особенно в наши дни, когда все мы оставляем слишком много следов.

Не жалуюсь — все эти годы я отнюдь не бедствовал. Ремесло осталось при мне, и денежные мешки открывались по-прежнему послушно. Беда в другом. В какой-то момент я вдруг понял, что в одном обманул-таки Айна. Да, в прошлом я был генералом, и не из худших. Но теперь эполеты пылились в банковском сейфе, а я скорее походил на разведчика-нелегала, кочующего из страны в страну. Он порой и в генеральском мундире пощеголять может, да только все равно — ряженый. Даже если ему идут звания, так об этом лишь непосредственное начальство знает. А мне и звания не шли. А покрасоваться в парадной форме, чтобы вся грудь во фруктовом салате, хотелось. Ну характер у меня такой. Да и просто устал. Устал бегать, устал чувствовать себя мишенью, по которой уже несколько раз стреляли, — промахивались, правда, но сколько же будет везти?