Александр Смолян - Во время бурана

Женщина вздохнула и, сочувственно всматриваясь в лицо Алексея, спросила:

— Ты-то сам не здешний будешь? Или, может, у тебя тут кто из родных проживал?

Алексей почувствовал себя немного неловко. В сущности, он ведь заговорил с ней просто так, от нечего делать. Просто ему показалось, что глупо стоять у нее на виду истуканом.

— Нет, — ответил он, — я из Ленсовета. Архитектор. Будем здесь новые дома строить.

— Новые строить? Оно верно, пора. Давно пора. Она собрала наколотые дрова и, толкнув дверь ногой, ушла в дом.

Алексей снова посмотрел на часы. Уже начало пятого — за разговором время прошло гораздо быстрее. Теперь уж скоро, должно быть, приедут. Если, конечно, не запоздают.

Он отошел немного, стал рассматривать остатки соседнего дома — кирпичный фундамент и большую, старинной кладки печь. Вся печь была изгрызена, обглодана осколками снарядов. В нескольких местах сквозь трещины в кладке пробивались вьюнки и стелились по развалинам, будто пытались прикрыть их своими листьями. Алексей сел на фундамент, поднял воротник пальто и приготовился терпеливо ждать. Он пообещал себе даже не смотреть на часы по крайней мере десять минут.

Пока он ходил, ему не было холодно, а стоило присесть — сразу озяб. Напрасно он поехал без свитера. Еще специально переодевался — дома с утра работал в шерстяном свитере, а собираясь сюда, снял его, надел зачем-то рубашку с галстуком…

«Что же они мне сегодня скажут? — подумал Алексей. — Надо бы все-таки подготовиться». Он попытался думать о своем проекте, но не смог сосредоточиться, не сумел даже представить его себе с достаточной четкостью.

Странное дело! Пока шла работа над проектом, Алексей ни на секунду не мог оторваться от него. Только о нем и думал, даже если приходилось заниматься чем-нибудь другим. Ложился спать, а из головы не выходили различные варианты планировки. И не было большего наслаждения, чем сравнивать эти варианты, выбирать из них самый лучший, что-то упрощать, улучшать даже в нем, производя для этого в уме длиннейшие подсчеты. Просыпаясь, первым делом набрасывал на бумаге то, что придумал в эти чудесные ночные часы… А теперь вот заставляешь себя думать о проекте, силком возвращаешь к нему рассеивающиеся мысли — и все равно ни черта не получается. Проект представлялся ему неясно, будто это была не его собственная, а чужая, едва знакомая работа.

Видимо, сказывалась усталость: уже несколько месяцев шла борьба за проект, его то принимали, то отклоняли, то снова принимали, но требовали при этом внести поправки, сводившие на нет весь замысел Алексея. Сегодня предстояла, по всей вероятности, одна из решающих битв.

И вдруг он усомнился в том, что комиссию назначили на четыре. А не на три? Может, они уже приезжали, приняли, не дождавшись его, какое-нибудь решение и уехали?

В это время он увидел легковую машину, свернувшую с улицы Стачек. Она сунулась было в грязь, но шофер сразу же дал задний ход, попробовал проехать в другом месте, чуть не застрял и снова сдал назад. Машина напоминала огромного жука, натолкнувшегося на какое-то препятствие, но упорно пытающегося продолжать свой путь то в одном, то в другом месте. Наконец машина остановилась. Пассажиры вышли из нее и пошли пешком.

Впереди, легко перепрыгивая через лужи и канавы, шел инженер Грицай — представитель Кировского завода. За ним — член комиссии профессор Печерский и ее председатель Матвеев.

Павел Васильевич Матвеев шел спокойно, уверенно. Ветер трепал полы его длинного распахнутого пальто и седые волосы — шляпу Матвеев нес в руке. Лужи он не перепрыгивал, но ни разу и не убавил перед ними шагу: обходя их, он так верно выбирал наилучший путь, как будто под ногами у него было не глинистое месиво, а невидимая для других тропка.

Печерскому дорога давалась не так просто. Перед каждой лужей он останавливался. Удивленно и неодобрительно поглядывал на нее, хмурился, бормотал что-то себе под нос. Осмотрев ее справа и слева, пускался в обход и чуть не каждый раз попадал в такую непролазную грязь, что торопился вернуться, и обходил лужу с противоположной стороны. В конце концов вязкая глина мертвой хваткой схватила его правую ногу. Он дернул раз, другой, нога вырвалась, но галоша осталась в грязи. Чертыхаясь, почтенный профессор вытащил ее и понес, держа руку на отлете, чтобы не измазать пальто.

Алексей встал навстречу приближавшимся членам комиссии. «Ну зачем, спрашивается, нужно было переодеваться?» — снова подумал он, посмеиваясь над собой. Являясь на заседания, на которых обсуждался его проект, Алексей всегда надевал свой лучший костюм. И всегда досадовал на себя за это, так как члены комиссии были обычно одеты гораздо скромнее. К счастью, никто не обращал на это внимания, никому не было дела до его костюма. Сам же он чувствовал себя так, будто вырядился на праздник, что казалось ему особенно неуместным, когда обсуждение проходило отнюдь не по-праздничному. А сегодня совсем уж зря переодевался: комиссия выехала «на местность», тут и пальто снимать не придется.

— Давно ждете? — спросил Грицай, подходя к Алексею.

— Порядочно.

Матвеев молча кивнул молодому архитектору, а Печерский протянул левую руку (в правой он все еще держал галошу) и вместо приветствия проворчал:

— Ну и погодка, доложу я вам. Черт знает что… Самый сезон для загородных прогулок.

— Тут, Геннадий Григорич, до загорода еще далеко, — отозвался Грицай. — Тут еще город.

— Как же, как же! Самый центр! Шагаем, можно сказать, «за далекою Нарвской заставой». Совершенно как в песне!

— Положим, шагать нам почти не пришлось. На машине приехали.

— А зачем приехали? Совершенно напрасно! Зачем вы нас притащили сюда? Чертежи разложить негде, сырость, грязь… Вам, конечно, хорошо в своих охотничьих сапогах.

Грицай примирительно улыбнулся:

— Это, Геннадий Григорич, не охотничьи. Обыкновенный русский сапог. Яловый.

Матвеев вынул из футляра план района и попытался расстелить его на фундаменте, где только что сидел Алексей. Но план упорно сворачивался в трубку.

— Геннадий Григорьевич, придержите, пожалуйста, тот край, — сказал Матвеев.

Но порыв ветра опередил Печерского, стал играть планом, трепать его, вырывать из рук.

— Помогите-ка мне, Алексей Игнатьич, — сказал Матвеев, сражаясь с ветром. — Вот так, спасибо. И придавите там камнем каким-нибудь, что ли.

— У меня, Павел Васильевич, руки глиной перемазаны, — оправдывался Печерский, поставив наконец галошу на землю и вытирая руки носовым платком. — И вообще… Того и гляди дождь пойдет. По-моему, уже моросит.

Матвеев поднял руку, подержал ее несколько секунд ладонью кверху.

— Не моросит, Геннадий Григорьевич, вам показалось. Просто ветер сырой. И хватит вам ворчать. Выезд на местность — вещь совершенно необходимая. Здесь мы…