Александр Смолян - Во время бурана

Грицай замолчал. Алексей встал из-за стола и тихо спросил:

— Простите, товарищ Грицай, этот капитан… этим капитаном были вы?

— Нет, не я. Я был командиром батальона. Фамилия капитана — Сперанский. Погиб во время прорыва блокады. В том же бою и старшину Коркина убило. А женщина, которая жила в доме номер шесть, — с ней вы уже знакомы. Это Прасковья Фоминична. Мы ее тогда сюда переселили — в ближайший каменный.

Все посмотрели на Прасковью Фоминичну. Она стояла возле печи, свет из раскрытой топки падал на стоптанные солдатские сапоги, на длинную юбку, но лицо было плохо видно в сгустившейся темноте. В это время на крыльце послышались шаги. Прасковья Фоминична открыла дверь. Вошел профессор Гущин, всмотрелся в сидящих за столом.

— Вот вы куда забрались! Еле нашел. Что же вы сумерничаете, друзья мои?

Прасковья Фоминична зажгла лампу, Грицай налил Гущину чашку чая. Профессор отхлебнул, довольно крякнул, огляделся. Увидел на соседнем стуле чертежи, сложенные туда Грицаем. Безошибочно узнав среди них свой, взял его, развернул, спросил Матвеева:

— Ну как? Ничего гаражик?

— Гараж, профессор, прекрасный. Тут у нас возникли некоторые разногласия по поводу оформления фасада, но об этом, я думаю, мы с вами договоримся. В целом же гараж, повторяю, мне очень нравится. Только строить его мы будем не здесь. Здесь будет сад.

— Да, да, — подтвердил Печерский.

Но вдруг он спохватился, вспомнил, что комиссия, собственно, не пришла еще ни к какому решению и возмущенно посмотрел на Матвеева. Тот задумчиво смотрел в окно. И так же быстро, как появилось, выражение возмущения исчезло, сменилось хорошей улыбкой, не часто озарявшей лицо старого архитектора.

— Да, да, — продолжал он, — чудесный, доложу я вам, будет сад! Тенистые аллеи, скамьи, каштаны…

— Лиственницы, — сказал Алексей, разыскивая в портфеле рисунок узорной ограды.

— Лиственницы? — прищурившись, переспросил Печерский. — Да… Да, лиственницы, пожалуй, больше подойдут.

— И посередине, — сказал Матвеев, оторвавшись наконец от окна, — посередине сада будет, возможно, поставлен обелиск. Гранитный обелиск с мраморной мемориальной доской…

Около часа шли мы снежной тропой, извивавшейся по берегу Кумма-йоки. Река шумела и пенилась — никакие морозы не могли сковать ее стремительность. Когда мы подошли к автобазе, было уже совсем темно. Рядом с шлагбаумом стоял новый, пахнущий смолой деревянный домик — диспетчерская. Мы зашли. Мой спутник — инженер Косарский — поздоровался с диспетчером и осведомился относительно машин на Куммастрой.

— Будут, будут еще, — обнадежил нас диспетчер. — Поедете, товарищи. Погрейтесь в дежурке, а как машина будет — я вам крикну.

«Дежуркой» именовалась следующая комната в этом же домике. Там жарко топилась небольшая, сложенная из кирпичей печка без дверцы. Огонь печки освещал лишь трех человек, сидевших перед ней. Привыкнув немного к темноте, мы увидели, что в комнате находится еще человек десять. Это были водители из дежурной бригады да пассажиры, так же, как и мы, дожидавшиеся попутных машин. Они лежали на нарах, некоторые, видимо, спали. Отыскав свободное место, мы скинули полушубки и тоже легли на нары, забросанные пахучим, хвоистым лапником.

— А далеко это отсюда? — спросил кто-то, видимо продолжая разговор, начатый до нашего прихода.

— Отсюда-то совсем недалеко, — ответил молодой женский голос. — Километров семьдесят вниз по течению. А может, и того меньше.

Я приподнялся на локте, чтоб рассмотреть говорившую. Она сидела перед печуркой, красноватые отблески огня играли на ее лице. На девушке был коричневый лыжный костюм, валенки, ушанка; рядом стоял солдатский вещевой мешок, на мешке лежало пальтишко; только светлая прядка волос, выбившаяся из-под ушанки, сразу отличала девушку от остальных.

— Река там, — продолжала она, — раза в два шире, чем здесь. Быстрая, бурливая! Шумит, пенится вокруг камней, а потом вдруг вниз обрывается, сразу на несколько метров падает. Это и есть водопад Кумма… По-нашему — Кумма-коски. Ох, если б вы его видели! Брызги так по воздуху разлетаются, что на берегу стоишь — и то кажется, будто там вечно дождь идет. Грохот километра за два слышно. Я до шестнадцати лет даже подойти к водопаду, поглядеть — и то боялась. И не только я. У нас в Кумм-Пороге — это деревня наша Кумм-Порогом называется — все дети Кумма-коски боятся. А в темноту — так и взрослые остерегаются близко подходить.

Девушка смолкла было. Но тот же голос, что и в первый раз, спросил:

— Ну, а насчет камней?

— Насчет камней дело было так. Старики сказывают, будто в древние времена жил в Кумм-Пороге молодой рыбак Кирилл Камаев. Только он один не боялся тогда водопада. Он говорил: «Это наша река, наш, карельский водопад, и нам никакого зла ждать от него не приходится. Его только враги наши должны бояться, а не мы». Но соседи смеялись над Кириллом. Старики говорили: «Что, кроме зла, может принести такой страшный водопад?» Ведь о гидростанциях тогда и не помышляли еще. При лучинах жили.

Девушка говорила гладко, чуточку нараспев. Видно было, что в этой старой легенде давно уже отстоялось почти каждое слово, что девушка рассказывает тем же тоном и почти теми же словами, какими ей самой рассказывали когда-то эту легенду.

— В те времена, — продолжала девушка, — часто нападали на карелов враги. То ли это шведские шайки были, то ли какие-нибудь другие — точно не знаю. Может, и немецкие псы-рыцари добирались. Старики просто «сотонами» их называли. А «сотон» — это все равно, что по-русски сатана: злое, бессовестное существо, нечистая сила. Одним словом, всем честным людям — враг.

И вот однажды напали эти бандиты на Кумм-Порог. Было их всего двенадцать человек, но и деревенька-то состояла тогда только из четырех изб. Жили в этих избах мирные, безоружные рыбаки со своими семьями. А у бандитов были большие стальные мечи.

Целый день пьянствовали сотоны, заставляли карельских девушек прислуживать за столом. Потом набили мешки награбленным добром и стали выбирать женщин покрепче да помоложе, чтобы взвалить на них мешки и угнать с собой. Главарь шайки выбрал себе в рабыни жену молодого рыбака Кирилла Камаева. Тогда Кирилл говорит ему:

— Рыбака ценят по улову, а охотника — по добыче. Что вы уносите от нас? Немного сушеной рыбы да оленьих шкур. Разве это добыча для таких рыцарей, как вы?

Бандит спрашивает:

— К чему ты клонишь, рыбак? Не хочешь ли ты предложить нам мешок золота?

Кирилл говорит:

— Именно так. За рекой есть богатая деревня. Там вы могли бы набрать много золота и дорогих соболиных мехов. Если хотите, я перевезу вас туда.

Карелы были поражены: они хорошо знали Кирилла, он вырос у них на глазах, они считали его честным и смелым человеком. Им не верилось, что Кирилл на предательство способен. И даже бандит, заподозрив недоброе, спрашивает: