Александр Смолян - Во время бурана

— А что вы делаете здесь? Кто вас сюда прислал?

— Никто не присылал, сам приехал. Отпуск у меня сейчас, я для этой поездки от Ялты отказался. Завком путевку давал, а я отказался.

В это время на литейный двор поднялся Караваев. Эрн — к нему:

Иван Трофимович, поймите же, что легче одному выполнить работу десятерых, чем десятерым выполнить работу одного. В цехе не должно быть никого лишнего. Вы начальник цеха или директор Голливуда? Зачем здесь кинооператор?

— Чтобы вся страна могла увидеть пуск первой домны. Это для нас большая победа.

— Победы еще нет, мистер Караваев. Пока что идет бой, и поражение намного вероятнее. Говорить в этих условиях о победе — легкомыслие.

— Нет, это уверенность. О поражении не может быть и речи. Кинооператора придется здесь оставить. А вообще вы совершенно правы, я сам не люблю толкотни. Мне представили заявку на двести пропусков, а я выдал тридцать семь. Обещаю вам еще раз пересмотреть список. Всех лишних людей мы отсюда попросим.

Караваев примирительно похлопал меня по плечу (мне всегда доставались самые убедительные жесты, адресованные Эрну) и сказал:

— На воздуходувке что-то не ладится. Ребята спорят насчет температуры дутья. Сходите-ка помогите им разобраться.

Эрн хотел пойти на воздуходувную станцию, но навстречу нам поднялся Дайсон. В руке у него был спешный пакет от Генри Драйда.

Драйд требовал, чтобы Эрн немедленно прекратил всякое участие в пусковых работах. Договор с фирмой не предусматривал зимнего пуска. На этом основании Драйд категорически предлагал «не давать никакой консультации, чтобы не нести ответственности за неминуемые последствия этой гибельной, технически необоснованной затеи».

Кстати говоря, я почти уверена, что Дайсон сносился с Драйдом через голову Эрна. Уж больно точно совпадал текст письма с рассуждениями самого Дайсона.

В конце Драйд сообщал, что если управление окончательно откажется отложить пуск, фирма согласна заключить отдельный договор на консультацию пусковых работ. Он требовал за это совершенно баснословную сумму. Кроме того, оговаривал, что «и в этом случае фирма не может принять на себя ответственности за результат».

Эрн тут же сообщил Караваеву содержание письма.

— Ну что ж, — отвечает Караваев, — поговорите с начальником строительства. Только я думаю, что придется нам теперь самим справляться, без консультации.

Эрн и сам прекрасно понимал, что мы не пойдем на условия, предложенные фирмой. А Караваев — он, видно, всерьез разозлился — продолжает:

— Конечно, у нас одни интересы, у вас — другие. Если у нас не будет металла, война…

— Иван Трофимович, вы знаете мое отношение к политике. В молодости я пытался ввязаться в нее и заплатил за это половиной левого легкого. С тех пор разговоры о войне меня не интересуют.

— Разговоры не интересуют? А военные действия? Если бы мы последовали вашим советам и не торопились обеспечить страну металлом, то, как говорят в Женеве, «некая дальневосточная островная держава» поторопилась бы напасть на нас. Очевидно, этого вы и хотите.

Тут уж Эрн чуть не вспыхнул:

— Кто это «мы»?

— Генри Драйд, Рэдиард Эрн…

Эрн сдержанно попрощался, спустился с литейного двора и уехал к себе.

Думаю, что на этот раз Иван Трофимович был не совсем прав: он ведь знал, что Драйд и Эрн совсем не одно и то же…

Вы были здесь все это время, видели, чего стоил доменщикам этот проклятый «пусковой период». Обнаружились сотни недоделок, во время испытаний аварии следовали одна за другой. Володька тогда десять суток домой не возвращался. Как-то я зашла в цех и сразу же ушла, чтоб не разреветься: на доменщиков страшно было смотреть!

Но настроение у них было все-таки куда лучше, чем у Эрна. Они работали, работали с каким-то железным, непобедимым упорством, а он вынужден был в такое время отсиживаться в своем коттедже, в трех километрах от строительства. Остальные консультанты, обрадованные неожиданным отдыхом, пили, играли в карты и танцевали друг с другом под патефон. Эрна не привлекали эти развлечения, а бездельничать он не умел.

В эти дни он очень много и очень мучительно думал. Он считал домну своим детищем и действительно вложил в нее много сил и знаний. Бросить свое детище в решающие, в самые тяжелые минуты… Почему он должен сидеть в такое время сложа руки? По прихоти выжившего из ума Драйда? Этот идиот полагает, что большевики никак не обойдутся без иностранной консультации, что они пойдут на любые условия. Но Эрн-то уже знает нас немного, он понимал, что это не так.

С другой стороны… Эрну, видите ли, принадлежит самый объемистый после драйдовского пакет акций. Если бы мы все-таки сдрейфили и согласились на условия фирмы, Эрн хорошо заработал бы. Это занимало не последнее место среди его соображений, он сам говорил мне об этом. Кроме того, он, как инженер, считал, что пуск домны в зимних условиях почти невозможен. В этом он был согласен с Драйдом. Он считал, что у нас «не больше пяти шансов против девяноста пяти». Наших темпов он совершенно не понимал: то сам увлекался ими, то называл «неоправданной спешкой».

Но может быть, прав Караваев? Нельзя же бесконечно смотреть в окно, когда в трех километрах решается вопрос о результатах двухлетней напряженнейшей работы. За эти два года сделано больше, чем за иные десять: нигде, ни с кем не удавалось работать так продуктивно, как в этой стране, с ее молодыми инженерами, с ее строителями, монтажниками, доменщиками. Построена домна, равной которой нет в мире.

Ее сейчас пускают — хочет он этого или не хочет. Неужели же оставаться у этого окна, за которым нет ничего, кроме снега, да наслаждаться обществом полупьяного Дайсона?

В один из этих дней Эрн попросил меня получить у Караваева гостевой пропуск. Караваев с радостью выдал. Эрн ходил по цеху с таким видом, будто вернулся на родину после длительного изгнания. Но скоро его настроение омрачилось: он впервые был здесь посторонним, и такая роль была ему тяжела. Все кругом работали, гостей уже не было: одни уехали, не дождавшись пуска, другие дожидались в гостинице, третьи нашли себе место среди доменщиков, вошли на время в жизнь цеха. Положение Эрна стало совсем нелепым, когда кто-то из рабочих, не зная о происшедшем, обратился к нему за советом. Эрн попросил меня объясниться с рабочим, а потом подождать в машине, чтоб никто больше не мог обратиться к нему с вопросом. Это не помогло. Едва я отошла, как на ломаном английском языке с ним стал советоваться о чем-то Семен Тараш. Это молодой инженер, занимавшийся у меня в кружке. Эрн попросил у него прощения, разорвал пропуск и пошел к машине.

Пять дней он не выходил из дому. И вдруг — этот ночной вызов, о котором я вам рассказывала в самом начале. Мы с Володькой надели лыжи и поехали. Через полчаса мы были уже в «американском поселке». Вы там не бывали? Это несколько коттеджей, построенных в березовой рощице за горой Узянкой. В одном из них жили Эрн и Дайсон, в других — остальные иностранные специалисты и кое-кто из наших инженеров. Поселок спит, ветер шумит в березках, темно.