Николай Томан - В созвездии трапеции [сборник]

— Приводите же его к нам поскорее! — с чувством хлопает Михаила Богдановича по плечу Сергей Зарницын, забыв о его почтенном возрасте.

— Я приведу его завтра. Но приведу не просто в цирк, а на ваше представление, и вы должны будете показать ему, на что вы способны.

Еще в тот вечер, когда Михаил Богданович с Ильей вернулись с дискуссии, затеянной Митро Холло, дед спросил внука:

— Ну, как тебе понравилась Маша?

Конечно, он при этом не ожидал от внука восторженного отзыва. В обстановке горячей схватки с абстракционистами вряд ли Маша могла привлечь его внимание.

Мало того, она вообще была очень смущена всем происходящим и, видимо, даже жалела, что пришла на эту дискуссию. Сидя на единственном кресле посредине огромного подвала в живописном полукольце бородачей-абстракционистов, она невольно сжалась как-то, изо всех сил стараясь ничем не привлекать к себе внимания.

Да и вообще все тогда было не в ее пользу. И платье на ней было серенькое, и кресло нескладное, неудобное для нее, и свет, рассчитанный на эффектное освещение картин абстракционистов, падал как-то так, что уродовал и лицо ее, и фигуру. К тому же она молчала не только во время дискуссии, но и потом, по дороге домой, подавленная чем-то.

И все-таки Михаил Богданович был не только удивлен, но и почти ошеломлен ответом внука.

— А я все голову себе ломаю: чем могло пленить вас это существо, — пожимая плечами, произнес Илья. — Серенькая, невзрачная и, прости меня; дедушка, какая-то пришибленная…

— Ну, знаешь ли! — не на шутку разозлился Михаил Богданович. — Прежде, чем говорить такое, ты бы ее в цирке посмотрел. Да знаешь ли ты, что даже мы, старые циркачи, повидавшие на своем веку не одну диву… Э, да что с тобой говорить!

Раздражение Михаила Богдановича было столь велико и так непонятно Илье, что он растерялся.

— Прости, дедушка, я ведь не хотел никого обидеть и, может быть, действительно не рассмотрел вашу Машу. Но и ты меня удивляешь. Говоришь о ней так, будто тебе двадцать лет, а она твоя возлюбленная…

— Эх, черт побери, — неожиданно рассмеялся Михаил Богданович, — если бы мне было хотя бы сорок! Но прости и ты меня за пылкость, не соответствующую возрасту. А Машей я не только восхищаюсь, но и жалею ее. У этой девушки трагедия. Я ведь, кажется, говорил тебе, что ее братцы собираются уйти из цирка и поступают в университет?

— Ну и правильно сделают. Таким толковым ребятам ни к чему болтаться на трапециях.

— «Болтаться»! — снова возмущенно восклицает Михаил Богданович. — Да ты посмотрел бы на их работу!

Они прирожденные воздушные гимнасты, а физика — это для них не известно еще что. Мало разве молодых людей, мечтающих произвести переворот в науке? Но большинству из них приходится, однако, довольствоваться скромной должностью младшего научного сотрудника при каком-нибудь институте или лаборатории. А в цирке Зарницыны — известные артисты.

Илья и не рад уже, что так растравил деда, а тот все не унимается.

— Да и не в них дело — Машу жалко. Они уйдут, а с кем она останется? Номер-то их групповой. Они его два года в училище циркового искусства готовили, да и потом еще долго шлифовали. Представляешь, каково ей будет после их ухода? А ведь она их, можно сказать, в люди вывела. После смерти матери всю заботу о них на себя взяла, хотя и сама-то всего лишь на год старше Сергея. Зная их увлечение спортом, она пошла вместе с ними в училище циркового искусства, еще и не подозревая о собственном таланте и считая себя самой заурядной физкультурницей. А без нее не известно еще, как бы сложилась их судьба. Могли бы и босяками стать…

— Хватит тебе об этом, дед! Успокойся ты, пожалуйста. Если хочешь, я готов не только перед тобой, но и перед Машей извиниться.

— Извиняться не надо, лучше слово дай, что пойдешь в цирк и посмотришь работу Зарницыных.

— Даю тебе такое слово!

— А когда?

— Да хоть завтра… Нет, завтра занят. Но послезавтра обязательно.

А когда наступает это «послезавтра», Михаил Богданович еще с утра напоминает внуку о его обещании.

— Я и сам помню, — без особого энтузиазма отзывается Илья. — Если ничем особенным не буду занят, непременно пойду.

— То есть как это «если»?.. — восклицает Михаил Богданович. — Никаких «если»! Дал слово — сдержи его! Я уже и билеты заказал, чтобы ты видел Зарницыных с самых удобных мест партера, а не с приставных стульев в проходе, на которых не раз сидел по моим контрамаркам. А вернее, давно уже не сидел, ибо и не помнишь, наверно, когда в последний раз был в цирке.

Вечером Илья действительно должен был пойти к кому-то из своих друзей по очень важному делу, но он решил не огорчать деда.

Они сидят в цирке в третьем ряду партера, почти против главного выхода на манеж. Вместе с ними и. Юра Елецкий с Антоном Мушкиным.

— А они что, специально тут из-за меня? — шепотом спрашивает Илья деда.

— Ну что ты! Они тут вообще каждый день.

До начала представления еще много времени, и Илья с любопытством оглядывается по сторонам, наблюдая, как огромная вогнутая чаша зрительного зала медленно заполняется зрителями. В детстве он очень любил цирк, но в последнее время ходил уже реже, хотя по-прежнему получал удовольствие от посещения его не меньшее, чем в детстве.

Пока Илья рассматривает публику, Юра Елецкий, немного заикаясь от смущения и «окая» более обычного, говорит ему:

— Мне очень хотелось бы, Илья Андреевич, чтобы вы зашли как-нибудь ко мне и посмотрели мои альбомы. Я ведь рисую только цирк. Его жанровые сценки. Удивительная жизнь течет, тут, на манеже. И не только во время представлений.

— У него действительно только цирковые сюжеты, — подтверждает слова Елецкого Антон Мушкин. — Вы увидите в его альбомах двух-трех клоунов и нескольких наездников, а все остальное — Зарницыны в невероятнейших позах и в таких фантастических полетах, которых они никогда еще не совершали и, наверно, не совершат.

— Напрасно ты так думаешь, — резко поворачивается к нему Юрий. — Они все смогут!

— А я в этом не уверен.

— Почему же?

— Да потому, что, во-первых, братья Маши собираются покинуть цирк. А во-вторых, для осуществления твоих замыслов нужно совершить чудо — ослабить силу притяжения земли. А этого, кажется, никому еще не удавалось сделать.

— Ну, а если бы удалось?

— О если бы! — перебивая Юрия, восторженно восклицает Антон. — Такие феноменальные трюки, как тройное сальто-мортале с пируэтом, были бы тогда для них сущим пустяком. А пока можно по пальцам одной руки сосчитать тех, кто в состоянии его сделать.

Илья вопросительно смотрит на деда, полагая, что художник шутит.

— Да, это верно, Илюша, — подтверждает Михаил Богданович. — Те немногие, кто делает сейчас тройное сальто, вынуждены выкручивать его очень высоко. Сильным швунгом они выбрасываются выше аппарата, на котором работают, чтобы иметь такой запас пространства и времени, который позволил бы после третьего сальто прийти к ловитору. А ты представляешь, каким пластичным к красивым мог бы быть этот трюк в пониженном поле тяготения? Э, да что говорить об этом!