Андрей Щербаков - ДМБ-2010

— Где твой шлем?

— Не знаю, где-то бросила…

Хватаю ее за руку и тяну за собой. Идет, не сопротивляется, только бы не упала в обморок. Да, руку я ей здорово помял.

Начинаем спускаться другой дорогой. Главное, не встретить случайно ее… гм… коллег.

Прошло два часа, а мы спустились только метров на пятьсот. По-прежнему почти ничего не видно. Джули ложится в снег.

— Что с тобой, девочка?

— Иди, Кот, оставь меня…

— И не подумаю! Я не умею машину водить, кто меня назад повезет?

Наверно, я сказал что-то очень интересное. Смотрит удивленными глазами:

— Ты не шутишь, Кот?

Ей, по-моему, нравится эдак кокетливо растягивать «Ca-a-t».

— Нисколько. Хочешь, я немножко понесу тебя?

— Ты что! Нести на руках вражескую шпионку — тебя же дома расстреляют. Если вернешься.

Важное дополнение!

— Не, за это сейчас не расстреливают, а только гонят с работы или, на худой конец, в Сибирь ссылают. А ты думаешь, кто-нибудь узнает?

А она легкая-легкая!

Тихо смеется, голову закидывает, а руками крепко за шею держит. Эх, сейчас сожмет руки — и задушит бедненького Котика. Ну и пусть!

А ей действительно плохо — воздуха не хватает совсем. Оно и понятно, вся гоп-компания забежала в гору почти бегом — сейчас у нее в крови кислорода почти нет и взяться ему неоткуда. А если шли вверх с кислородом, то тем более соскочила с нормальной атмосферы на жиденький коктейль.

— Рука не болит? — пытаюсь ее развлечь.

— Издеваешься! Болит, еще как, вывихнул точно. Ты меня несешь как ребенка…

Нежно губами трогает ссадину на скуле. Вот так всегда — сначала лупим, потом жалеем…

У меня подгибаются ноги. Я сажусь в снег, потом откидываюсь назад. Ее глаза совсем близко. Страшная черная глубина, зрачков, кажется, нет совсем.

— Ну-ка, слезь с меня, я встану.

Так я долго не протяну. Беру ее за руку и за ноги и — на шею недоведенный до конца прием рукопашного боя под странным названием «мельница». Теперь нести гораздо удобнее. Так и надо было с самого начала и нечего выпендриваться. Она лежит у меня на плечах совершенно безучастно, даже не шевелится. Вдруг тихо:

Я продолжаю:

За временем не слежу. Полностью сосредоточился на ходьбе и радуюсь только, что иду вниз, а не вверх…

Идем вроде тихо, а спустились еще метров на шестьсот. Сквозь клочья тумана виден типичный рериховский пейзаж — бледно-фиолетовое небо, ярко-синие заснеженные горы. Но теперь уже все это выше нас. Кажется, вышли.

До машины мы дошли только поздно ночью. Втаскиваю свою ношу в салон, успеваю в последнем проблеске откинуть сиденья и закрыть двери и засыпаю сном, больше похожим на глубокий обморок. Свинья свиньей, даже не посмотрел, что с ней. В уголке сознания мелькает мысль о Сергее.

Через пару часов я начинаю задыхаться, температура поднимается, наверное, до сорока. Знобит со страшной силой. Я ничего не помню и не понимаю. Кто эта девушка, которая считает мне пульс, смазывает чем-то прохладным лицо и делает какие-то уколы? Где я, почему так тесно?

Просыпаюсь в середине дня. Живой. В секунду все вспомнил. Лицо все стянуто — видимо, сильный ожог ультрафиолетом. Руки-ноги вроде в порядке. На мне серый ангоровый свитер размера на три меньше моего…

Юлька сидит вполоборота ко мне. Закусив верхнюю губу, перебирает какую-то свою медицину. На ней моя куртка…

Через ресницы подглядываю за ней. Через пару минут она ловит мой взгляд, улыбается и вдруг, повернувшись спиной и смешно поведя загорелыми лопатками, сбрасывает мое барахло. Через секунду мое лицо щекочут длинные волосы и тихий смеющийся голос, нежно фыркая в ухо, спрашивает:

— Ты живой, Кот? Можно, я немножко побуду твоей Кошечкой?..

Через час мы едем. Когда мы проезжали мимо их машины, Юлька слегка притормозила. Привычно закусила верхнюю губу и вдруг остановилась. У машины никого нет. Ничего не говоря, выскакивает… Мне все равно. Обидно, конечно, если… Нет, не хочу даже думать об этом. Через пару минут возвращается с канистрой. Заправляемся. Где же ее люди и Сергей? Боюсь, теперь не узнаю этого никогда. С этими мыслями и засыпаю…

Через закрытые глаза вижу мелькание солнца в ветках и острый лучик от латунной шишки на руле, который бодро вертит Юлька. Шпионка. Радистка. Кошечка. Скоро мы приедем и попрощаемся. Навсегда?

Она тормозит и, глядя на меня каким-то отстраненным взглядом, говорит:

— Вот и все. Вылезай, Кот.

Я сразу все понял.

— Скажи, куда ты сейчас собираешься ехать?

— Ах, куда!? У тебя хватает наглости это спрашивать? Там остались Сандра и Боб…

— Не надо иллюзий, — как трудно это выговорить! — там… нет никого…

— Нет!? Это ты… ты их… из-за тебя…

— Ну, договаривай!

Безутешно рыдает, склонившись на руль.

— Я тебя не пущу никуда. Бросай машину и иди в свое посольство.

— Я поеду.

Не торопясь беру ее шикарный нож, который лежит у меня в ногах и медленно провожу лезвием по в левому запястью. Хорошо, вену перерезал сразу…

— Что ты делаешь, кретин!

— Нет, я — Кот. Зато теперь ты точно никуда не поедешь.

Размазывая слезы пополам с моей кровью по щекам, начинает бинтовать мне руку.

В тени машины я лежу головой на ее коленях. Она только что сделала мне уколы от столбняка. Ей явно нехорошо, периодически она сильно вздрагивает от сдерживаемых слез. Я знаю, что утешать сейчас нельзя — сделаешь только хуже. Глаза закрываются…

Резко, как от удара просыпаюсь. Понимаю, что проиграл. Лежу в тенечке, рядом аккуратно сложены мои вещи, лежит чемоданчик Inmarsata. Ни Юльки, ни машины. Сильно кружится голова, видимо, укол был не только от столбняка. Поднимаюсь, в кармане листочек записки:

«Кот, прощай. Тут недалеко, дойдешь пешком. Ты меня поймешь. Береги слоника. Ты должен отдать его. Потом. Ты ее сразу узнаешь». И латиницей внизу «Юлька».

Как там у Визбора — вот и закончилось все, возвращаться пора…

И опять утро. Я сравнительно бодро вышагиваю по дороге. Ни единого человека. Шум приближающейся машины. Пока соображаю — спрятаться или нет, машина останавливается метрах в 20 впереди меня. Классика. Разбирает абстрактный интерес — из чего будут стрелять. Вот «Узи» хорошая вещь…

Дверь водителя распахивается.

Вот это сюрприз — Лела!

Я опускаю на землю чемоданчик с Inmarsat'ом, протягиваю вперед руку и громким голосом пою:

— Где ты, моя черноглазая, где…

Допеть до конца мне не дают.

— Ой, ухо отпусти!

— Вот тебе, Котяра, вот тебе за все, — очень больно таскает меня за ухо. Я не сопротивляюсь. Поделом!

— Это кто же тебя научил маленьких обижать?