Брайан Олдисс - Больше чем смерть: Сад времени. Неадертальская планета. На белой полосе

Но природа на Дапдрофе вовсе не была более дружеской, чем где бы то ни было. Хотя она и посылала теплые ветра на южное полушарие, северное тем временем вымачивалось ледяными проливными дождями. Опершись на костыли, старик Альмер Эйнсон стоял на своем крыльце, с удовольствием почесывая затылок и разглядывая распускавшиеся деревья. Даже самые слабенькие крайние веточки едва покачивались, несмотря на слабый ветерок. Причиной тому была гравитация, и ветки, как и все на Дапдрофе, весили в три раза больше, чем на Земле. Эйнсону пришлось долго привыкать к этому явлению, в результате чего спина его ссутулилась, а грудь впала. И мозги тоже немного перекосило.

К счастью, его не беспокоило желание вернуть прошлое, что выбивает порой многих из колеи еще до достижения зрелого возраста.

Вид зарождающихся зеленых листочков пробудил в Эйнсоне только смутную ностальгию, и возникло слабое воспоминание о детстве, которое проходило среди листвы, более чувствительной к апрельским ласкающим ветеркам. Ветеркам, дующим к тому же за сто световых лет отсюда. Эйнсон стоял на пороге и наслаждался величайшей человеческой роскошью — отсутствием мыслей в голове.

Он праздно наблюдал за утодианкой Квекво, ступающей меж своих салатных грядок под амповыми деревьями, дабы опустить свое тело в живительную грязь. Амповые деревья были вечнозелеными, в отличие от других на участке Эйнсона. В их листве отдыхали четырехкрылые белые птицы, которые решили взлететь, когда Эйнсон обратил на них внимание. Взмахивая крыльями, они походили на огромных бабочек, отбрасывающих на дом свои тени.

Но дом уже до того был расцвечен их тенями. Друзья Эйнсона, повинуясь вдохновению (посетившему их, вероятно, первый и последний раз в жизни), решили создать произведение искусства и нарушили белизну стен легкомысленно разбросанными силуэтами крыльев и туловищ, увлекающих за собой куда-то ввысь. Подвижность рисунка заставляла приземистый домик приподняться, сопротивляясь силе гравитации. Но это только казалось: весну неопластиковые балки встретили, изрядно прогнувшись, а у стен заметно подкосились коленки.

Перед глазами Эйнсона по его дапдрофскому участку проходила сороковая весна. Даже крепкое зловоние, исходившее из мусорной кучи, отдавало лишь домом.

Пока Эйнсон принюхивался, его грог, охотник за паразитами, дотянувшись, почесал ему голову; Эйнсон не остался в долгу и пощекотал черепок ящерообразному существу. Он догадывался, чего на самом деле хотелось грогу, но Эйнсон не больно жаждал присоединиться к компании Снок-Снока Карна и Квекво Киффул с их грогами и валяться в грязи в этот час, когда всего одно солнце светило в небе и было неуютно прохладно.

— Я замерз здесь стоять. Пойду в дом, полежу, — крикнул он Снок-Сноку на утодианском языке. Молодой утод взглянул на Альмера и вытянул две из своих конечностей в знак того, что понял его. Слава Богу! Даже после сорока лет жизни и изучения утодианский язык казался Эйнсону полным загадок. Он не был уверен в том, что не сказал: «Река холодная, и я пойду в дом, приготовлю ее». Уловить нужный свист, изменяющий крик, было не совсем легким делом, ведь у него только одно дыхательное горло, тогда как у Снок-Снока — восемь. Эйнсон повернул свои костыли и вошел в дом.

— Его речь становится все менее внятной, — отметила Квекво. — Мы потратили столько усилий, чтобы научить его говорить. Он абсолютно несовершенный механизм, этот мэнлег. А еще, ты, может, тоже заметил, он стал медленнее двигаться.

— Да, мам, я заметил это. Он и сам жалуется. Все чаще упоминает что-то, что называет болью.

— С мэнлегами так сложно общаться — у них такой ограниченный запас слов и настолько ничтожны возможности голоса, но я уловила из того, что он пытался сказать мне как-то прошлой ночью, что, будь он утодом, ему бы сейчас уже было под тысячу лет.

— Тогда следует ожидать, что он скоро начнет разлагаться.

— Да, и я полагаю, что грибок на его голове, начиная белеть, подтверждает это.

Разговор шел на утодианском языке, пока Снок-Снок укладывался обратно в восхитительную липкую грязь, напротив громадной симметричной массы, представлявшей собой его мать. Цепляясь и облизываясь, гроги ползали по их телам. Зловоние, поддерживаемое умеренным солнцем, стояло невероятное. Грязевые ванны заставляли их кожу впитывать ценные масла и делали ее мягкой.

Снок-Снок Карн был уже большим утодом, рослым представителем господствующего вида неуклюжего мира Дапдрофа. Фактически он был взрослым, хотя еще бесполым, и своим ленивым умом на ближайшие несколько десятилетий он представлял себя только мужчиной. Он сможет поменять пол, когда произойдет смена солнц на орбите Дапдрофа, — подготовке к этому событию была посвящена большая часть его продолжительного детства. Квекво была очень хорошей матерью и воспитательницей; оказавшись изолированной от мира благодаря общению с Эйнсоном, Квекво все свои огромные материнские усилия положила на воспитание сына.

Вялым движением вытянувшейся конечности Снок-Снок черпнул пригоршню ила и грязи и плюхнул себе на грудь. Затем, вспомнив об этикете, он торопливо окатил микстурой спину матери.

— Мама, как ты думаешь, мэнлег учит эсоуд? — спросил Снок-Снок, втягивая конечность на место, в свой мягкий бок. Мэнлегами они называли подобных Альмеру, а эсоудом — писк, своего рода язык, используемый для обсуждения энтропийного разрушения солнечной орбиты.

— Трудно сказать. Ты знаешь — этот языковый барьер, — сказала Квекво, щурясь сквозь грязь. — Мы уже пытались говорить об этом, но не очень удачно. Я еще попробую, мы должны вместе попробовать. Это может стать большим потрясением для мэнлега, если он останется неподготовленным и неожиданно начнет разлагаться. Но, может быть, на его планете происходит нечто подобное?

Ему, вероятно, недолго осталось?

Квекво не стала утруждать себя ответом. Снок-Снок улегся и начал думать о временах, которые уже не за горами, когда Дапдроф покинет орбиту своего солнца Сафрон Смайлер и перейдет на орбиту Йеллоу Скоупера. Тяжелые настанут времена, и Снок-Снок должен оставаться мужчиной, сильным и выносливым. А там, может быть, придет Уэлком Уайт — счастливая звезда, под которой он родился (и которая объясняет его ленивый и жизнерадостный характер), под Уэлком Уайт он мог бы позволить себе заботы и радости материнства, вырастить и воспитать сына, похожего на него самого.

Жизнь кажется просто замечательной, когда серьезно думаешь о таких вещах. Может, эсоуд и казался кому-то слишком прозаичным, но для Снок-Снока, хотя он и воспитывался простым деревенским мальчиков (то есть без понятия о духовенстве или межзвездных полетах), эсоуд был грандиозным явлением. Даже солнечные лучи, согревавшие 850-фунтовую массу его тела, несли в себе столько поэзии, что словами описать практически невозможно.