Николай Дашкиев - Зубы дракона. «Властелин мира»

— Папа, — сказала девушка, — я принесу препарат.

— Не нужно, — отозвался Сатнапал. — Я уже приготовил.

— Я знаю, папа, но… у больного были серые глаза.

— А теперь будет один глаз серый, а другой — черный. Англичанину полезно убедиться, что глаз индийского нищего, погибшего от голода, может видеть не хуже, чем чистокровный английский.

— Бертон не из таких, папа!.. К тому же он молод, а разноцветные глаза — это очень некрасиво…

В голосе девушки звучали странные интонации — выдававшие гораздо большее, чем обычную заботу врача о своем пациенте.

"Влюблена! — сразу же догадался Лаптев. — Бертон… Англичанин. Молодой…"

Не все ли равно Андрею, в кого влюблена дочь индийского раджи? Но почему так неприятно сжалось сердце?..

"Англичанин… Один из тех, кто угнетает Индию на протяжении двухсот лет… Почему бы ей не избрать молодого красивого индийца?"

Нечто подобное почувствовал и Сатиапал. Он выпрямился и укоризненно покачал головой.

— Папа! — вспыхнула девушка. — Разве ты не замечаешь, что Бертон очень напоминает Андр…

— Молчи! — крикнул Сатиапал. — Поэтому я и верну ему зрение. Отступлю от собственного принципа, совершу предательство… Но англичанин будет иметь разноцветные глаза!.. Все! Готовьте больного!

Майя и хирургическая сестра вышли в операционную. Сатиапал хмуро посмотрел им вслед и сказал раздраженно:

— Женщины не умеют держать язык за зубами!.. Андреи, вернее Райяшанкар, о котором вспоминала дочь, — мой сын. Его расстреляли англичане в первый день Азарха двенадцать лет назад.

Он как-то странно, точно хотел отогнать неприятные мысли, тряхнул головой и молча — локтем поднятой руки в стерильной перчатке — показал на дверь.

— Господин Сатиапал, подождите, — попросил Лаптев. — Скажите, почему вы уехали из России?

Профессор нахмурился:

— Разве это имеет значение? А впрочем!.. Есть такой романс: "Как желтый лист, гонимый ветром, летит, не ведая куда, так…". Меня изгнала из России революция, господин большевик!.. Вас это устраивает?

— Вполне! — с шутливой серьезностью ответил Лаптев. — Я против эксплуататоров. А у вас, очевидно, были в России заводы и имения?

— У меня была квартира из пяти комнат и неисчерпаемый запас энергии… Но хватит об этом. Если вы не хотите лишиться моего уважения — никогда ни о чем не спрашивайте.

— Согласен, — сказал Лаптев.

Нажимом ноги профессор открыл дверь операционной. Майя и хирургическая сестра давали больному наркоз. Операция предстояла длительная и тяжелая.

Пациент досчитал до трехсот. Эфир не действовал.

— Больной, — спросила девушка, — вы много употребляли виски?

— Много, Майя! — ответил тот с веселой беззаботностью.

— В вену! — сказал тихо Сатиапал. — Две дозы.

Майя приготовила шприц, оголила левую руку больного… и, вздрогнув, отвела иглу. В ее глазах мелькнуло удивление и даже испуг.

Сатиапал подошел ближе:

— В чем дело?.. Продолжай!.. — он проследил глазами за взглядом дочери и повторил изменившимся голосом: — Продолжай.

Лаптев заметил: профессор, как и Майя, смотрит на красное пятно выше локтя больного. Оно имело четко очерченные границы, величиной и формой с куриное яйцо.

— Больной, — спросил Сатиапал, — как вас зовут?

— Чарльз Бертон, — ответил тот охотно.

— Где вы родились?

— В Кембридже.

— Кто ваш отец?

— Профессор биологии Рудольф-Эммануил Бертон.

— А мать? — Андрей Лаптев видел, что Сатиапал волнуется, хотя и старается это скрыть.

— Мария-Луиза Бертон, певица.

— Так… Хорошо…

Профессор больше не спрашивал. А минутой позже Майя сказала:

— Прошу, господин доцент. Он спит.

Андрей сделал шаг вперед. Сейчас должна начаться операция — очень интересная, очень тяжелая.

Перед ним, закрытый белыми простынями, лежал статный молодой англичанин. Лаптев не видел его лица. Это можно сделать очень просто — сняв салфетку. Но можно ли заглянуть в душу пациента?

Андрей, занося руку со скальпелем, не знал, кому он должен вернуть зрение, не подозревал, что пути его и Бертона скрестятся на шатком мостике над бездонной пропастью.

А впрочем, если бы он и знал это, рука хирурга не дрогнула бы, и операция была бы безупречной, словно Лаптев оперировал совершенно постороннего, безразличного ему человека. Врач призван только спасать, — даже того, кто готов его убить.

Нет, Чарльз Бертон не соврал: он действительно родился в семье известного английского физиолога, профессора Кембриджского университета.

Отца Чарли помнил смутно… Из детских воспоминаний всплывал огромный полутемный кабинет с шеренгой устрашающих скелетов вдоль стены, массивный письменный стол у окна, микроскоп, штативчики, банки с заспиртованными животными, а над всем этим — склоненная седая голова. Когда Чарли входил голова поднималась, морщины на лице Бертона-старшего разглаживались, и он встречал мальчика неизменным приветствием:

— Как поживаете, сын?

— Очень хорошо, папа.

— Вы уже позавтракали?

— Да, папа.

— А не хотите ли вы, чтобы я рассказал что-то интересное?

— Хочу, папа.

Отец брал Чарли на колени и начинал рассказывать про животных и насекомых, про гром и молнию, — каждый раз иное, очень интересно и подробно. Если бы эти лекции Чарли выслушал спустя несколько лет — они принесли бы ему большую пользу. Но в то время мальчик еще не умел подолгу сосредотачивать свое внимание на каком-то одном предмете. Он начинал вертеться, перебивал рассказ неуместными вопросами, и профессор умолкал. Он смотрел на Чарли грустным укоряющим взглядом, а тот чувствовал себя виновным неизвестно в чем.

— Вы хотите уйти, сын?

— Да, папа.

— Ну, так идите.

Чарли вихрем вылетал из кабинета. Он побаивался отца, так непохожего на других людей.

С матерью было гораздо привольнее и приятнее. Она просыпалась поздно, — часто Чарли даже будил ее, — и еще заспанная, розовая, в белой пене ночной сорочки, подхватывала сына, щекотала, целовала, громко смеялась. Ее всегда окружали молодые красивые мужчины, вокруг нее ежечасно звенели песни и смех, и только с появлением старого Бертона мать замолкала, блекла, становилась старше и скучней. Однако она умело избегала таких встреч.

Смерть отца не произвела на Чарли особого впечатления. Разбитый параличом, старый Бертон около года лежал неподвижно, молча. Чарли ежедневно, по обязанности, проведывал его и сникал под скорбным взглядом. Отец через силу шевелил сухими губами, желая сказать что-то очень важное, но так ни разу ничего и не сказал.

Мать горевала недолго. Вскоре после похорон она поехала с сыном в Америку. А там началась веселая, беззаботная жизнь; первоклассные отели, веселые пикники, концерты. банкеты.