Александр Казанцев - Льды возвращаются

Буров догонял нашу движущуюся вышку. Я старалась не отстать от него. Казалось, что силы мои сейчас кончатся… Я ждала, когда ко мне придет второе дыхание. Я сказала себе, что должна… должна бежать… и от этого зависит что-то самое важное…

…Когда мы наконец достигли центрального поста управления установкой «Подводного солнца», я знала, что сейчас упаду и умру. Так ведь и полагалось марафонскому гонцу.

И я упала, вернее — села в снег.

Ни мамы, ни академика здесь не было. Они ушли на берег смотреть, как тают льды. Я не могла идти дальше. Буров пошел вперед.

Я сидела в сугробе и безучастно смотрела на горизонт, где уже появилась наша вышка излучателя. Мы с Буровым здорово обогнали вездеход!..

Когда я немного отдышалась, Буров с мамой и Овесяном уже возвращались на пост управления. Не замечая меня, они продолжали спор, видимо, начатый на берегу.

— Вы безумец, Сергей Андреевич, простите, что так говорю о вас, — слышала я голос мамы. — Как у вас поворачивается язык предложить академику ликвидировать весь его труд последнего времени!..

— Но ведь вы не верите, Мария Сергеевна, что я могу потушить «Подводное солнце»?

— Не верю.

— Так проверьте!

— Кажется, это единственное, чего я не желаю проверять.

— Слушай, Буров, — сказал Овесян. — Ты понимаешь, на что замахиваешься? Я рапортовал правительству, партии… В Арктике всенародный праздник…

— А в Африке всенародный траур.

Я не знаю, почему он сказал об Африке. Ни мама, ни Овесян ничего не ответили.

— Поймите, — продолжал Буров, — нет времени проводить мелкие опыты. Нужен сразу грандиозный размах. Только такой масштаб может сделать нашу работу практической. Разве не этого вы всегда хотели, Амас Иосифович?

— Зачем моими словами играешь? — рассердился Овесян.

— Неужели я должен был тайно подкрасться к берегу и погасить ваше «Подводное солнце»?

— Кому только могло это прийти в голову! — в ужасе воскликнула мама.

Я невольно съежилась в своем снежном убежище.

— Амас Иосифович, дорогой наш академик!.. Вы только представьте, во имя чего мы это сделаем, ради чьего спасения!.. Вот вы ужаснулись, что я мог пойти на научный разбой…

— Недостойно это коммунистического времени!.

— Я переборол себя, Я не своевольничал, я пришел к вам. Неужели же вы… неужели вы не поймете, что должны мы вместе сделать?

— Это ты зря, Буров. Зачем митинговые слова? Кроме того, риск мой не так велик. У тебя может ничего не выйти.

— Должно выйти. И не только здесь. Везде должно выйти. И с вашей помощью.

Вездеход, буксировавший наш ажурный излучатель, подошел совсем близко.

— Я настаиваю на решающем опыте, чтобы остальные сорок девять тысяч девятьсот девяносто девять опытов были не нужны, — закончил Буров.

— Подумать только, сколько затрачено на «Подводное солнце»! И все это теперь! — почти в отчаянии воскликнул Овесян.

— Важно не сколько израсходовано, а сколько будет сбережено… и спасено, — ответил Дуров.

— Он меня подведет! Честное слово, подведет под монастырь! — крикнул Овесян.

Я больше ничего не слышала из их разговора. Они все пошли навстречу вездеходу. Я вздела, что из его кабины высунулась Елена Кирилловна.

И тут я подумала: а вдруг ничего не выйдет и наш излучатель не создаст субстанции, не погасит ядерных реакций, подумала, что ни Овесян, ни мама не рискуют, рискует только один Буров.

Я еле дотащилась до вездехода. Про меня все забыли. Елена Кирилловна пошла навстречу Бурову, который все еще расхаживал из стороны в сторону с Овесяном. Я не знаю, что они еще обсуждали.

Я замерзла и забралась в кабину механика, который ушел на пост управления. Я считала, что они все-таки придут сюда.

И они пришли. Буров говорил:

— Он не мог поступить иначе. Я уважаю еето.

— А я уважаю вас, Буров, — сказала Елена Кирилловна.

— Он оказался выше самого себя, выше старой своей позиции. Он рискует всем, что им сделано. Так мог поступизть только подлинный ученый.

— Я уверена в вашем торжестве, Буров. Остались считанные минуты.

— Но я не хочу торжествовать с горечью в сердце, Лена… Я хочу в эти последние минуты, чтобы вы простили меня…

— Буров! Буров! Не надо…

— Нет, надо, Лена!.. Я не хочу никакого торжества, если не буду знать… что ребенка, которого ты родишь, мы будем считать нашим ребенком. Разве я люблю тебя меньше оттого, что ты ждешь дитя?

У меня сердце переварачивалась от этих слов. Я не знала, куда деваться, а он продолжал:

— Это будет наш ребенок, наш… Кто бы ни был его отцом. Я буду любить его, как только способен любить свое дитя.

Елена Кирилловна усмехнулась:

— Лучше займемся излучателем, Буров. Надеюсь, что в своем замысле вы меньше ошибаетесь.

— Что вы хотите оказать?

— Я только ваша помощница, Буров. И я замужем.

Я похолодела. Она замужем?

— Кто он? Где он? — спросил Бурав.

— Если бы я знала! — вздохнула Елена Кирилловна.

И тут послышался голос академика:

— Эй, на излучателе! Где же вы там? Давай к берегу! Направляйте луч на северо-северо-восток!

Овесян как-то удивительно привычно командовал диверсией против «солнца», которое сам недавно зажег ценой таких усилий.

Я включила вездеход и повела его к берегу, буксируя излучатель. Сосредоточенный Буров шел рядом, нисколько не удивившись, что я в кабине.

Сейчас все должно было начаться. В кажущейся технической простоте операции был заложен весь смысл ее дальнейшего использования.

Я боялась дышать.

…Не думал я, что мой репортерский каламбур может всерьез обсуждаться в Совете Безопасности и послужить поводом для всего, что потом случилось.

Окапов в джунглях никто не рыл. Танки через «проволочные заграждения» лиан и надолбы из поверженных исполинов джунглей пройти не могли. В душной и пышной чаще солдаты сражающийся армий просто охотились друг за другом, как это испокон веков делали жившие здесь воинствующие племена каннибалов.

Но в джунглях щелкали не только одиночные выстрелы затаившихся охотников, не только трещали автоматы преследователей, не только бухали, разворачивая сцепившиеся корни, заградительные мины, поражая осколками вертлявых обезьян, которые так же кричали и стонали, корчась в предсмертных муках, как и раненые люди… Сквозь непроглядную гущу листвы, лиан, орхидей и стволов со свисающим мхом почти беззвучно, с неуловимым нежным пением летели стрелы… Я рассматривал их в колчанах простодушных черных бойцов, которым не хватало винтовок. Мне показалось, что наконечники стрел чем-то вымазаны. Я посмеялся, что не хотел бы оцарапаться о них.

И я пошутил в очередной корреспонденции, что против танков и бомбардировщиков, защищающих права обворованных владельцев рудников и копей, применяется «отравленное оружие». Увлекшись, я даже вспомнил о Женевских соглашениях, запрещающих применение отравляющих средств. А ведь там не сказано, что будто отравляющими могут быть одни только газы, могут быть ведь и… стрелы.