Феликс Пальма - Карта неба

А пока скажу только: независимо от того, лицемер он или нет, совершенно очевидно, что человек, вздыхающий сейчас в своей камере, мечтая о скорой встрече с возлюбленной, настоящий герой. И не потому, что в будущем он обезглавил или обезглавит своей шпагой злобного Соломона и таким образом спасет человечество. Есть и другие способы, может, не такие эффектные, стать героем. Разве не заслуживает этого звания тот, кто способен пробудить в умирающем мечту о лучшем мире, как он в несчастном Чарльзе? По моему скромному мнению, заслуживает. И мне бы больше всего хотелось, чтобы вы тоже так считали. Чарльз Уинслоу умер, смутно различая сквозь щелочку, оставленную ему смертью, очертания победоносной планеты, восстановленной капитаном и его людьми, мира, еще более прекрасного, чем он был раньше… Не должны ли мы считать героем того, кто сумел построить совершенный мир, пусть на один лишь миг и для одного человека? И не был ли также героем Гиллиам Мюррей, благодаря которому его возлюбленная Эмма умерла с улыбкой на устах? Конечно, равно как Адам Локк и многие другие, кто с помощью своего воображения сумел спасти сотни жизней, потому что разве не героизм то, что они сделали, добившись, чтобы для значительной части человечества неизменно печальная практика жизни стала чуть более привлекательной? И в число всех этих героев, конечно, должен быть включен фальшивый или подлинный капитан Шеклтон, решивший подарить Чарльзу в его смертный час свою собственную карту неба, на котором закат наконец-то окрашен в привычные цвета их детства.

Но за семьдесят лет до того, как душа Чарльза растворилась в небытии, из небытия же возникла другая душа. И хотя рождение длилось менее секунды, Уэллс почувствовал, как всего его словно бы постепенно восстанавливает невидимая рука: сначала она скрепила разрозненные кости, составившие основу его скелета, присоединив к ним кровеносную систему и гирлянды нервов, а затем распределила по всей длине его костяка внутренние органы, чтобы после этого упаковать все в лоскутья плоти, точно в оберточную бумагу. Последним штрихом стала кожа, и на писателя сразу же резко навалились холод, усталость, тошнота и прочие неприятности, с которыми было издавна знакомо его тело, вернув его к действительности. Он обнаружил, что погружен в грязную и зловонную воду, откуда спустя мгновение был выброшен силой течения и, взлетев в воздух, упал в какую-то тихую заводь.

Поняв, что дальше его никуда не унесет, Уэллс энергично заработал руками и выплыл на поверхность. Отдышавшись, он в растерянности огляделся по сторонам, не понимая, ни где он находится, ни что с ним произошло. Постепенно, по мере того как к нему в полной мере вернулись зрение и рассудок, он пришел к выводу, что был вынесен в Темзу по какой-нибудь боковой канализационной трубе, но, сколько ни разглядывал окрестности, не обнаружил никаких следов своих товарищей. Куда они, к дьяволу, подевались? Он подождал, не приплывут ли они по реке, но было слишком холодно, и у него ужасно кружилась голова. Потом его начало рвать, и он обильно поделился с рекой содержимым своего желудка. Это заставило его отказаться от роли владыки Темзы, и, обессиленный и замерзший, он кое-как доплыл до ближайшего причала и с трудом взобрался на него. Почувствовав под ногами твердую землю, он постарался успокоиться по мере возможности, хотя возможность эта была чересчур мала. Да, он обманул марсиан, но радоваться было рано, поскольку на свободе он, по-видимому, пробудет недолго: в любой момент они могут появиться, чтобы окончательно пленить его и вскрыть его череп, как обещал Посланник.

Тяжело дыша от усталости и возбуждения, он уселся на причале, словно бродяга, и стал рассматривать окрестности, удивляясь, что не замечает ни малейших признаков разрушений, произведенных марсианами. Но отсутствие разрушений было не единственной странностью. Да, он находился в Лондоне, в том не было сомнений, но это был не его Лондон. Большинство зданий были двух- или трехэтажные, а моста Тауэр-бридж он вообще не обнаружил. Нет, мост не был разрушен, но создавалось такое впечатление, что он просто-напросто еще… не построен. Не веря своим глазам, Уэллс убедился в том, что берега Темзы соединяют весьма немногочисленные мосты — Вестминстерский, Ватерлоо и какой-то еще. Новый же лондонский мост только еще строился метрах в тридцати к востоку от прежнего. Уэллс вскочил на ноги и ошеломленно вгляделся в узкую обветшалую конструкцию, ожидавшую сноса, но ею, впрочем, пока пользовались. Более того, Темза, которую бороздили флотилии весельных паромов, несла теперь свои воды мимо усеянных галькой участков, где небольшие прибрежные верфи чередовались с огороженными пространствами, предназначавшимися для частной рыбной ловли, и причалами, за которыми виднелись отдельные богатые особняки. Что за чертовщина? Создавалось впечатление, что все тут словно бы… не достроено.

Писатель долго рассматривал этот незавершенный Лондон, впав в оцепенелое состояние, пока не убедился, что видения не рассеиваются, и это свидетельствует, что они являются продуктом его истощенного разума. И тогда постепенно в памяти вновь возникли последние слова, которыми они обменялись с Клейтоном, правда, на фоне беспорядочных воспоминаний последних часов: отчаянное бегство по подземным туннелям, смерть Гиллиама и Эммы, ужасное падение с высоты… Что ему кричал Клейтон перед тем, как они оба свалились в пустоту? Движимый внезапным и столь же мимолетным предчувствием, Уэллс подошел к мусорной урне и, покопавшись, извлек оттуда газету, чтобы посмотреть, от какого она числа. Оказалось, от 23 сентября 1829 года. Это открытие совсем подкосило его. Он находился в Лондоне 1829 года! В панике он потряс головой, отгоняя наваждение. Еще восемь лет оставалось до того дня, когда умер король Вильгельм IV и архиепископ Кентерберийский прибыл в Кенсингтонский дворец, чтобы сообщить его племяннице Виктории, которой только что исполнилось восемнадцать, что она унаследовала трон самой могущественной державы мира. Бог мой… да ведь он сам появится на свет только через тридцать семь лет! Как такое возможно?..

Он совершил прыжок во времени… Боже, он путешествовал во времени!

Как изобретатель в его романе, но, в отличие от того, ему не пришлось возиться с громоздкой машиной. Похоже, он совершил это, как-то использовав собственный мозг, о такой возможности и твердил ему Клейтон в подвале своего дома всего несколько часов назад… Но на самом деле оставалось еще шестьдесят девять лет до момента, когда агент сделает это удивительное признание, пока марсиане будут разрушать Лондон у них над головой. Только не такой Лондон, а будущий, уже завершенный. И тут, словно робкие блуждающие звездочки, последние слова, которыми они обменялись с Клейтоном, пока он висел в воздухе, удерживаемый здоровой рукой агента, начали бороздить темные закоулки его разума, постепенно высвечивая их. Тогда, со страхом думая о том, как бы не упасть и не оказаться во власти бешеного вихря, неиствовавшего внизу, в нескольких метрах от его ног, Уэллс был не в состоянии прислушаться к агенту, надо это честно признать. Но сейчас он вновь услышал его слова, причем удивительно ясно, как будто Клейтон опять находился рядом и выкрикивал их, стараясь перекричать шум воды, хотя оставалось еще много-много лет до того, как агент родится в этом непостижимом мире, готовый пожертвовать рукой, чтобы только писатель его понял.