Лоис Буджолд - Танец отражений. Память

— Но ведь тебе надо лечиться.

— Лилли Дюрона прекрасно поработала. И по моей просьбе все зафиксировано только у нее в голове. Я должен бы проскочить.

— Не старайся совсем увильнуть от лечения, — посоветовала Элен. — Графиня это заметит, даже если ты проведешь остальных. И я не думаю, чтобы не нужно… что-то еще. Не физически.

— А, Элен. Уж если я что и узнал за эту неделю, так это насколько у меня действительно не все дома, там, в голове. Самое страшное, с чем я столкнулся в подвале Риоваля, это чудовище в зеркале, в психологическом зеркале Риоваля. Мое ручное чудовище о четырех головах. Очевидно, пострашнее даже самого Риоваля. Сильнее. Быстрее. Хитрее. — Марк прикусил язык, почувствовав, что слишком много говорит. Он не думал, что идет к безумию. Он подозревал, что кружным путем идет к норме. Трудным путем. — Я знаю, что делаю. Где-то я очень хорошо знаю, что делаю.

— На записях казалось, будто ты обманываешь Риоваля, делая вид, что у тебя расщепилась личность. Говорил сам с собой?..

— Я никогда не смог бы обмануть Риоваля, делая вид. Он занимался этим много десятилетий, копался на дне человеческого сознания. Но моя личность не расщепилась. Скорее… вывернулась. — Нельзя назвать расщепленным то, что ощущается таким гармонично единым. — Я не решил что-то сделать. Я просто что-то сделал.

Элен смотрела на него со страшным беспокойством. Он не сдержал смеха. Но его веселье, похоже, отнюдь ее не успокоило.

— Ты должна понять, — сказал Марк, — что иногда безумие — это не трагедия. Иногда это стратегия выживания. Иногда… это триумф. — Он замялся. — Ты знаешь, что такое «черная команда»?

Она молча помотала головой.

— Я видел это в одном из музеев Лондона. Давным-давно, в девятнадцатом и двадцатом веках, на Земле были корабли, которые плавали по поверхности океанов. У них были паровые двигатели. Жар паровые двигатели получали от громадных угольных топок в брюхе корабля. И там были такие дураки, которые бросали уголь в топки. Внизу, в грязи, духоте, вони и копоти. От угля они чернели, и их прозвали «черная команда». И офицеры, и прекрасные дамы на палубе не желали иметь ничего общего с этими несчастными грубиянами. Но без них не было движения. Не было огня. Не было жизни. Не было пара. Черная команда. Безымянные герои. Уродливые простаки.

Теперь она точно решит, что он бредит. Тот гимн, который он хочет спеть своей черной команде, наверное, сейчас неуместен.

«Да, и никто меня не любит, — жалобно прошептал Обжора. — Ты уж привыкай».

— Замнем. — Он улыбнулся. — Но, скажу я тебе, Гален после Риоваля просто букашка. А Риоваля я победил. Как это ни странно, я сейчас чувствую себя освобожденным. И собираюсь таким оставаться.

— Ты мне кажешься… извини… немного маниакальным, Марк. В Майлзе это казалось бы нормой. Ну, не необычным. Рано или поздно он переходит через пик и скатывается вниз. Наверное, тебе следует проследить за такой картиной — возможно, она у вас с Майлзом общая.

— Словно расположение духа крутят на веревочке?

Она невольно отрывисто рассмеялась:

— Да.

— Я буду опасаться перигея.

— Гм, да. Хотя на апогее все окружающие должны прятаться и разбегаться.

— Я к тому же сейчас принял много всяких болеутоляющих. Иначе я не продержался бы последние несколько часов. Боюсь, их действие проходит.

Прекрасно. Это объясняет его путаную речь — и к тому же истинная правда.

— Мне привести Лилли Дюрону?

— Нет. Я просто буду сидеть тут. Не шевелясь.

— Наверное, это хорошая мысль.

Элен встала и взяла свой шлем.

— Но я знаю, кем хочу стать, когда вырасту, — неожиданно сообщил Марк. Она остановилась, подняв брови. — Я хочу стать аналитиком Службы безопасности. Гражданским. Чтобы не посылать людей не туда, куда надо, или на пять дней позже. Или неподготовленными. Я хочу целыми днями сидеть в комнатушке внутри крепости и все делать правильно.

Он думал, Элен засмеется. Но, к его изумлению, она совершенно серьезно кивнула:

— Как служащая СБ, я была бы в восторге.

Она небрежно козырнула ему и отвернулась. Марк пытался разгадать выражение ее глаз. Это была не любовь. И не страх.

«О! Так вот как выглядит уважение. Я мог бы к нему пристраститься».

Как Марк и сказал Элен, какое-то время он просто сидел, глядя в окно. Но рано или поздно придется шевелиться. Может, он воспользуется сломанной ногой как предлогом попросить о летающем кресле. Лилли пообещала, что ее стимулянты дадут ему шесть часов сознания, а потом придут нейрорэкетиры и потребуют платить по счетам. Он только хотел бы продержаться, пока не окажется на катере Службы безопасности.

«Ох, братишка. Увези меня домой».

В лифтовой шахте послышались голоса. Появился Майлз, тащивший за собой какую-то Дюрону. Он был худ, как скелет, и казался мертвенно-бледным в дюроновском трикотажном костюме. Можно подумать, их физическое состояние представляет собой единое целое. Если бы он мог каким-то волшебством передать Майлзу те килограммы, которые ему навязал за последнюю неделю Риоваль, оба выглядели бы гораздо лучше. Но если он и дальше будет толстеть, то не истает ли Майлз полностью? Пугающая картина.

«Это просто лекарства, парень, лекарства».

— А, хорошо, — проговорил Майлз. — Элен сказала, что ты еще здесь. — С видом фокусника, успешно выполнившего особенно сложный трюк, он заставил женщину сделать шаг вперед. — Узнаешь?

— Это — Дюрона, Майлз, — отозвался Марк мягко, но устало. — Они будут мне сниться по ночам. — Он помолчал. — Это был вопрос с зацепкой? — И тут же выпрямился в кресле, пораженный узнаванием. Клонов все-таки можно различить. — Это она!

— Вот именно, — радостно улыбнулся Майлз. — Мы тайком утащили ее у бхарапутрян. Она летит на Эскобар с сестрами.

— А! — Марк снова откинулся на спинку кресла. — А! О! Прекрасно. — Он неуверенно потер лоб. «Забирай свое очко, Васа Луиджи!» — А я не думал, что тебя интересует освобождение клонов, Майлз.

Майлз поежился:

— Ты меня заразил.

А! Он не хотел упоминать о Риовале. Ясно: Майлз притащил сюда эту девочку, пытаясь немного ободрить Марка. И может, сам Майлз не осознал, но Марк это видел ясно: тут присутствовал и элемент соперничества. Впервые в жизни Майлз ощутил за спиной горячее дыхание брата-конкурента.

«Тебе неловко? Ха! Привыкай, братик. Я с этим жил двадцать два года».

Майлз говорил о Марке «мой брат» точно тем же тоном, каким сказал бы «мои ботинки» или, например, «моя лошадь». Или — ну, не будем несправедливы — «мой ребенок». С неким самодовольством собственника. Майлз не ожидал встретить равного. И Марк вдруг понял, что у него появилось чудесное новое хобби, которое займет его на много лет.

«Господи, ну и удовольствие — быть твоим братом».