Андрей Столяров - До света (сборник)

Медсестра, по-видимому, спала. Голова ее покоилась рядом с книгой, ломтик шапочки съехал, открыв пену рыжих волос, а всю шею охватывала жилистая серая шаль, вероятно, пушистая и наброшенная от холода.

Кажется, это была та сестра, что возилась днем с капельницей.

Коричневело родимое пятно на щеке.

Зов явно приблизился.

Лида тихо, на цыпочках двинулась, замирая, вперед, и вдруг шаль мягко шлепнулась на пол, обнажив на шее сестры малиновые разводы, а потом поднялась и обернулась крохотным уродливым существом, выковыливающим из-за барьера на тоненьких ножках.

Оно было сморщенное, покрытое ворсом шерстинок, вздутый лоб делал голову непропорционально большой, а карикатурные ручки как проволоки сновали по воздуху.

Существо как будто что-то ощупывало.

Оно сделало неуверенный осторожный шажок и качнулось под тяжестью котлообразного черепа.

Клацкнули коготки по линолеуму.

– Мама… – пискляво сказало оно. – Мама… мама… уа!..

Кожистые черные губы растянулись в улыбке. Что-то красное было размазано вокруг них.

– Мама… уа…

И тогда вдруг раздался нечеловеческий яркий крик, и Лида лишь через мгновение поняла, что это кричит, захлебываясь, она сама…

Пол в подвале был каменный, вероятно, еще со Средних веков, мощные неровные плиты вплотную прилегали друг к другу, выделялась между ними в щелях ороговевшая грязь, а тяжелый сводчатый потолок, будто в храме, поддерживали четыре низких колонны. Капители у них облупились, и уже невозможно было понять, что за лепка там присутствовала изначально.

Вероятно, подвал и в самом деле использовался в качестве храма: стены были богато украшены железом и серебром, коптили желтые свечи, а вся дальняя часть представляла собой алтарь из кованой меди, причем в центре его висела чудовищная морда козла, и огромный котел перед ней распространял немыслимое зловоние.

Видимо, черная месса только что завершилась.

Хельц поморщился.

Ему не нравилась эта зловещая обстановка, этот запах отбросов и эти свечи из собачьего жира. Вечно одно и то же. Нищенский ритуал. Почему у слуг темноты такое бедное воображение? Мерзость, вонь – ничего другого придумать не могут. Больше всего ему не нравились люди, застывшие у котла: обязательные ермолки, рясы, пародирующие монашеское облачение, пасти, вытаращенные глаза, страх и ужас перед только что ими содеянным.

Чувствовалось, что от страха они – без памяти.

Один из этих людей тут же пал на колени – пополз, целуя грязноватые плиты, а другой отпихнул его скребущие сапоги и, вихляя всем телом, начал совершать какие-то странные упражнения. Он шатался, будто нагрузившийся алкоголик, нагибался, лупил себя по башке пятерней, приседал и, безобразно выставив зад, энергично вилял им, как будто в дешевом стриптизе. Глаза у него закатывались, а сквозь сжатые зубы сочилась желтоватая пена.

Остальные же, образовав полукруг, покачивались вправо и влево.

Вероятно, таков был местный обряд.

– Хватит, – сказал Хельц, которому надоело. – Я все понял, достаточно, больше не требуется. – И добавил, взирая на замершего от неожиданности человека: – Вы должны не просто вызвать меня – вы должны собственноручно открыть мне двери…

Он небрежно указал на пентаграмму, которая его ограничивала. Человек, застывший в полуприседе, также посмотрел на нее, а затем, вдруг пав на живот, как лягушка, неловко раздвинул железные грани.

Его щеки полиловели.

– Ладно, – выходя из помертвевшего пятиугольника, сказал Хельц. – Значит, господин Диттер Пробб, муниципальный советник. Пятьдесят два года, женат, еврей в девятом колене…

Он нетерпеливо подергал рукой – что, мол, поднимайся.

Тут же из полукруга, замершего в молчании, выдвинулся еще один человек и, как хищник оскалившись, уставился на господина советника.

Тот в растерянности отступил.

– Мессир… – пролепетал он. – Я не понимаю вас, мессир, такое страшное подозрение…

– Бросьте, – сказал Хельц. – Это не подозрение, это уверенность. Я ведь знаю всю вашу подлинную биографию, герр Пробб. Хотите, скажу, чем вы занимались в шестидесятом году: Гармитц, первое назначение, школа для мальчиков? – Он сделал паузу. Господин муниципальный советник лишь часто моргал. – Ерунда, успокойтесь, это для меня несущественно. Это добрые христиане не переносят проклятого народа – ненавидят его, как бы они ни открещивались. А по мне, наличие черной крови – достоинство. Стыдиться здесь нечего. Вон ваш заместитель по «Братству», господин Вольмар Цилка, – в четвертом колене. И, по-видимому, ничего, совесть не мучает… – Он кивнул. Человек, который хищно оскаливался, тут же шагнул обратно. Плотный полукруг колыхнулся. Хельц снова поморщился: – Воняет тут у вас, господа…

Он, подняв руку, отчетливо щелкнул пальцами. Запах, исходящий из большого котла, тут же явно ослаб. Но, однако, совсем не исчез, и тогда Хельц щелкнул вторично – запах розы он предпочитал всем имеющимся. А затем материализовал из воздуха сигарету и зажег ее – ногтем, выбросив шипящее пламя. Конечно, дешевый фокус, но он знал, что именно фокусы производят наибольшее впечатление. И поэтому, выталкивая дым из легких, окрасил его в рубиновый цвет. Впечатление это произвело. Вместе с тем он отметил, что проклятая сигарета материализовалась с задержкой, а огонь был какой-то не очень уверенный, худосочный. Точно пламя из зажигалки, в которой заканчивается бензин. Да и цвет сигаретного дыма не слишком рубиновый. Так, слегка красноватый, надо приглядываться. Вероятно, силы его ощутимо слабели. Хельц почувствовал в груди неприятный озноб и сказал – прикрывая его тоном высокомерия:

– Ну так что, господа? Вы звали меня – я перед вами…

Тогда люди, стоящие полукругом, бухнулись на колени, а муниципальный советник Пробб, прижимая руки к груди, переломился в поклоне.

– Мы приветствуем вас, мессир, – заученно сказал он. – Вы пришли – примите Царство земное. Здесь вы видите тринадцать своих детей. Мы пойдем наместниками во все страны света…

Эта речь была, видимо, заранее отрепетирована. Пробб согнулся и замер, даже, кажется, не дыша. Остальные, стоящие на коленях, тоже не шевелились.

Хельц опять затянулся.

– Что вам сказать, господа? Я боюсь, что не слишком оправдаю ваши надежды. Я бы мог предложить вам немного денег – за преданность. Но, наверное, деньги вас не очень интересуют. Люди вы состоятельные, вам нужна власть. И как раз в этом пункте мы с вами принципиально расходимся. Потому что лично мне никакая власть не нужна. Разумеется, было время, когда я мечтал о власти. Были годы и даже века, измотанные земными пределами. Но – все в прошлом. Ныне у меня нет подобных желаний. И, наверное, вам не следует рассчитывать на меня. Вам придется завоевывать власть самим. Это, вероятно, не трудно…