Светлана Тулина - Воображала

Врач громко щелкает пальцами. Воображала вздрагивает, вскидывает брови:

— А?.. — вид у нее растерянный и немного смущенный, взгляд непонимающий. Моргает, решительно протягивает врачу бабочку:

— Держи!

С пальцев ее срывается сине-оранжевый лучик, ударяет в поднятую врачом ладонь. На ладони сжимается в шарик, расправляет сине-оранжевые крылья. Врач смотрит на бабочку недоуменно, потом переводит взгляд туда, где только что стояла Воображала. Лицо его меняется — он ПОНИМАЕТ. Вскакивает, бросается к окну.

У окна никого нет, рамы открыты, ночной город внизу — нерезко и мутно, словно его затягивает туманом. Рванувшийся к окну врач с размаху налетает на стену — окно не настоящее, оно просто нарисовано на белой штукатурке. Слой побелки с рисунком осыпается, оплывает, его затягивает серым бетоном стены. Врач стоит лицом к сплошной бетонной стене…

Лязг открывающейся двери. Врач, почти не шевелясь, слегка поворачивает голову в сторону вошедших. У него странное выражение лица — торжествующее и презрительное одновременно и вместе с тем — устало-удовлетворенное лицо человека, успешно выполнившего очень трудную и ответственную работу…

Лагерь джайверов. Пустырь на краю города — массив высотных домов где-то у горизонта, какие-то полуфабричные строения чуть ближе. Степь. Выгоревшая трава. Пасмурный вечер.

Два мотоцикла стоят с зажженными фарами. Один лежит на боку, еще один наклонен под странным углом. Фары затянуты разноцветными пленками. Лучи их образуют световую сетку. Два мотоцикла кружат внутри этой сетки в медленном танце. Джайверы лежат вповалку прямо на пыльной траве. Кто-то толкает ногой один из стоящих мотоциклов, тот заваливается набок, вертится колесо с закрепленной на нем фарой, оранжевый луч вклинивается в световую сетку, рвет ее, закручивая водоворотом. Ритм бесшумного движения мотоциклов убыстряется, стремительно мелькают оранжевые блики. В темнеющем небе словно продолжение лучей разгорается сине-оранжевая полоса. Кто-то взвизгивает.

Воображала идет по ночному городу. Дождь. В мокром асфальте отражаются неоновые иероглифы реклам. Набережная какой-то реки, мокрые деревья, ажурные решетки. За мостом и домами, мельком — Эйфелева башня. На мосту — широкие стеклянные двери, не ведущие никуда — за ними все тот же мост.

Воображала легко толкает их, входит в ярко освещенное пустое помещение станции канатной дороги (шум дождя и гул машин обрываются). Поскрипывая, движется трос, увозя в темноту пустые сиденья. Воображала садится в одно из них, ее медленно выносит за пределы освещенного помещения, в темноту и дождь. Вернее — уже снег. Небо впереди светлеет, очерчивая контуры гор. Светает. Воображала закрывает глаза, встречный ветер ерошит ее светлые волосы, треплет флажки над тросом.

Три флажка морской сигнализации…

Настенный коврик с котенком. Над ковриком — три флажка. Звонит телефон. Он красный, блестящий, стоит на маленьком столике. К столику подвинут стул, Анаис стоит коленками на сиденье и, высунув от сосредоточенности кончик языка, ставит на красный пластик аккуратные черные горошины тушью для ресниц.

Телефон звонит.

Воображала, закрыв глаза, прислонилась к стеклянной будке таксофона. Лицо бледное, мокрые волосы прилипли ко лбу, на макушке медленно тают снежинки. В трубке слышны гудки. Скрипит трос.

Воображала тянется повесить трубку. Хлопает дверь. Быстрые шаги. Конти хватает телефонную трубку — красную, в черные крапинки:

— Алло! Тори?! Тори, это ты?!..

В трубке гудки. Анаис еле заметно улыбается, рисуя алые горошины на черном столике…

Воображала идет по стеклянному коридору. Зеркальные плиты под ногами. Анфилады распахивающихся дверей. Ветер.

Вереница разных залов — то заполненных музыкой и людьми, то пустых и гулких. Обрывки маршей, вальсов, рока, четкий стук метронома; индийская свадьба, новогодний маскарад, торжественная месса в католическом соборе, салон взлетающего самолета. Каждый раз за каждой новой открытой дверью — что-то новое.

Воображала идет по проходу между пассажирскими креслами самолета. Открывает дверь в кабину пилотов.

За дверью — кабинет. Книжные полки. Окно. Маленький телефонный столик — черный, в крупный алый горох. Рядом с ним, лицом к окну — человек. Он оборачивается, делает шаг:

— Тори?!!

Ветром захлопывает дверь. До нее — шага три. Конти распахивает ее почти в то же самое мгновенье.

За ней — коридор второго этажа.

С высокого подоконника за ним, улыбаясь, наблюдает Анаис.

С шипеньем открываются двери автобуса. Воображала выходит на мост. Ветер. Ночь. На мосту — никого. Воображала останавливается у перил. Ветер треплет запутавшуюся в ее волосах нитку серпантина. Мимо с грохотом и воплями проносятся джайверы, на переднем мотоцикле стоит полуголая девчонка с бенгальским факелом, огонь в ее руках рассыпает искры длинным сине-оранжевым шлейфом, словно комета. Отблесками окрашивает Воображалу, она идет на свет.

Фейерверки взрываются вокруг нее. Секунду спустя — уже где-то далеко внизу. Она идет по поребрику крыши.

По странным черным ступенькам.

По стеклянным плитам, под которыми — пустота.

Черная пустота. И — редкие огоньки. Стекло еле заметно мерцает под ее ногами. Камера отступает — Воображала идет по гребню огромной стеклянной волны, та чуть изгибается, закругляясь книзу. В ее черную глянцевую поверхность беспорядочно вкраплены холодные огоньки, словно кто-то бросил горсть светлячков на полупрозрачный холм.

Серебристое свечение впереди приближается, оказывается аркой, затянутой влажно мерцающей пленкой. Воображала рвет ее с неприятным треском.

И оказывается на мосту…

Врач, прихрамывая, входит в кабинет Дяди Гены. В кабинете полно людей, они сгрудились вокруг стола с терминалом. За пультом — человек в следящем шлеме. Щиток закрыт, руки вслепую мечутся по клавишам. На двенадцати экранах дробится изображение.

Ромик подобострастно пододвигает к столу кресло, попутно вытряхнув из него сонного типа в белом халате. Врач садится, закуривает. Наливает себе кофе в чью-то чашку. Дядя Гена толкает ему пепельницу. Смотрит при этом с сомнением. Особенное сомнение у него вызывает сине-оранжевая бабочка, что нацеплена у врача на отворот нагрудного кармашка.

Бабочка обычная, пластиковая, раскрашенная ядовитыми, почти светящимися анилиновыми красками (на пару секунд бабочка — крупным планом, четко видно, что это просто пластмасса). Дядя Гена с большим трудом отрывает от нее взгляд.