Виталий Вавикин - Блики, силуэты, тени

Несколько раз Джим пытался заговорить со своей мертвой сестрой, являвшейся ему, но каждый раз что-то заставляло его отказаться от этой затеи, словно неосторожное слово может все испортить. Молчание стало правилом в этих сливающихся параллельных мирах.

Иногда Джим ловил себя на мысли, что не узнает улицы своего родного города. Иногда он не узнавал свою квартиру — менялась мебель, появлялись другие комнаты, коридоры, двери. И люди вокруг него тоже становились другими, менялись, подстраиваясь под мир, принадлежавший его мертвой сестре. Или же не мертвой?

Может, в другой реальности умер он, а сестра продолжила существование? Жизнь вычеркнула его взамен сестры, даровав сложному уравнению гармонию. И скоро уравнение будет закончено. Мир Джима изменился, и кажется, от прежнего мира остался лишь он сам — тот, кто скоро перестанет существовать, позволив прийти в этот мир мертвой сестре. Но почему он должен уступать ей свое место? Разве он виноват, что она умерла? Нет. Сто раз нет. Так почему она хочет стереть его?

— Оставь меня в покое! — собирался сказать ей Джим, когда они снова встретятся, но в новом мире было сложно найти сестру.

Джим изучал новый город, находил новые парки, кинотеатры, кафетерии. Люди, которых он никогда не знал, здоровались с ним. Море, которого никогда не было, раскинулось через улицу от его нового дома, сменившего крошечную квартиру в многоэтажке. Джим открывал окно и слышал шелест волн, крик чаек. Он выходил из дома и чувствовал босыми ступнями теплый песок пляжа. Крики плещущихся в теплой воде детей перекрывали суету дня. Джим не знал уже, куда ему идти, что делать. Он мог просто стоять и слушать, как звонкий детский смех разносится по пляжу другого мира.

Высоко в небе висел ярко-желтый диск солнца, разрезая чистейшую синеву неба. Его лучи отражались от морских волн миллионами бликов и солнечных зайчиков. Один из таких зайчиков настырно слепил Джиму глаза, словно какой-то ребенок, играя с зеркалом, специально делал это. Джим огляделся. Маленькая девочка захихикала, увидев, что к ней наконец-то проявили интерес. Она спрятала зеркало и снова принялась возводить башни замка из песка. Джим подошел ближе. Девочка задрала голову и, приложив козырьком руку, чтобы не слепило солнце, посмотрела на него снизу вверх.

— Почему ты делаешь со мной все это? — спросил мертвую сестру Джим.

— Ты действительно хочешь знать? — хихикнула она. — Действительно хочешь заговорить и нарушить правило?

Джим кивнул, затем увидел своих молодых родителей, которые шли к сестре. Они не узнавали его. Да он, наверное, и не существовал для них в этом мире!

Но не замечали они и его сестру — стояли рядом и разговаривали, кокетливо заглядывая друг другу в глаза. Это продолжалось несколько минут, затем родители попрощались и разошлись. Родители, которые вели себя не как муж и жена, а как посторонние люди, знакомые лишь мельком.

— Что все это значит? — спросил Джим сестру.

— А ты еще не понял? — улыбнулась она. — Ты и я — мы лишь варианты того, что могло быть. Блики, силуэты, тени настоящей реальности, в которой ни тебя, ни меня нет. — Девочка начала пульсировать, таять, как, впрочем, таял и весь мир вокруг. — Они никогда не были вместе. Могли быть, но не были. Встретились и разошлись. Растаяли. Как растаем сейчас и мы с тобой.

Джим увидел, как его собственные руки становятся прозрачными. Мир растекался, избавляясь от налета несуществующих образов и вариантов. Реальность избавлялась от ненужных вероятностей. И вместе с реальностью приходила необъяснимая немота. Такое состояние обычно бывает после сильнейшего стресса, когда все остальное начинает казаться незначительным. Вы не задумываетесь, насколько глупо выглядели, тревожась о том или о другом, вас просто перестает это интересовать. Все усилия и старания кажутся такими напрасными. Вы смотрите еще немного мутными глазами на голубое небо над головой и не знаете, радоваться его чистоте или нет. Затем немота уходит и вы снова становитесь самим собой, вспоминая об этом состоянии как о нереальном сне, который вам снился когда-то очень давно, а может, и не вам. Но это в том случае, если вы все еще здесь. Если вам все еще есть место в этой жизни…

Дебби познакомилась с Эриком месяц назад, когда писала статью о старой эксцентричной миллионерше, которая распорядилась после смерти заморозить свое тело и отправить в космос, к далеким звездам. Эрик был юристом, взявшимся выполнить волю выжившей из ума старухи. Он нашел для нее клинику крионики, договорился с частной космической организацией, занимавшейся запуском спутников на орбиту Земли. Сложнее всего оказалось с подготовкой шаттла для замороженного космонавта.

— И все это накануне финала Кубка Стэнли, — пошутил Эрик.

Шутка понравилась Дебби, и она улыбнулась юристу. Нравился ей и сам юрист. По сути, вся ее статья строилась не вокруг старухи-миллионерши, а вокруг юриста, который должен был исполнить волю этой старухи. «Сможет или нет — вот в чем вопрос», — Дебби знала, что редактору это не понравится, но ей было плевать. Она не собиралась никому ничего доказывать. У нее был десяток хороших статей, прославивших ее имя. Теперь можно было и отдохнуть… с Эриком. Нет, она не планировала ничего такого, когда только встретилась с ним, но спустя час… спустя три чашки кофе, шесть сигарет и десяток шуток… В общем, Дебби и сама не поняла, как оказалась в его постели. Наверное, думала она, не понял и он. Это просто случилось — и все.

Они лежали поверх смятых простыней и курили. Вернее, курила Дебби, Эрик просто смотрел в потолок, закинув за голову руки. Сколько длилась их близость? Пять минут? Десять? Дебби пыталась вспомнить, как вообще случилось так, что они пришли к нему. Их одежда, словно дорога из хлебных крошек, вела от входных дверей до спальни. Над большой кроватью висела не менее большая репродукция откровенной картины Эдуарда Анри Аврила.

— Так ты, оказывается, еще и извращенец? — пошутила Дебби.

Эрик проследил за ее взглядом, рассмеялся. Дебби ждала, что он начнет оправдываться. Так, по крайней мере, обычно поступал ее последний парень, когда пользовался ее компьютером, а потом забывал удалять историю серфинга. Но Эрик лишь смеялся. Зубы белые, крепкие. Глаза голубые. Кожа загорелая.

— Пожалуй, мне пора, — сказала Дебби, решив, что если не уйдет сейчас, то останется, по меньшей мере, на всю ночь.

Она затушила сигарету и начала одеваться. Эрик молчал, наблюдая, как она ходит по квартире, собирая свою одежду. Дебби заставляла себя не смотреть на него, не замечать.