Роланд Топор - Жилец

Стелла лениво растянулась на ней, и он последовал ее примеру - ему было ясно, чего именно от него ждут в этот момент. Он принялся расстегивать ее платье, но пальцы действовали неумело, а потому ей пришлось помогать ему.

Сейчас ее лицо показалось ему как никогда вульгарным.

Девушка явно прекрасно понимала, что вскоре должно произойти и искренне наслаждалась каждой минутой в предвкушении удовольствия.

Несмотря на долгое воздержание, Трелковский никак не мог достичь нужного уровня возбуждения - возможно, сказывалось воздействие выпитого, а может, просто потому, что женщина эта по какой-то причине пугала его.

Сама же Стелла казалась гораздо более возбужденной, чем он. Она даже расстегнула ему ремень и стащила с него брюки; а потом сняла и трусы. До него донесся звук собственного голоса, когда он глуповато проговорил:

- Ну вот, значит так...

Наконец он крепко сжал ладонями ее груди, которые оказались столь желанной для него сейчас опорой, и не без труда взгромоздился на нее. Затем он закрыл глаза - очень хотелось спать.

Стелла дрожала всем телом, потом коротко вскрикнула и укусила его. Трелковского позабавила мысль о том, что ради создания иллюзии страсти она готова зайти столь далеко. Действуя подчеркнуто методично, он вошел в нее, по привычке воображая, будто имеет дело со знаменитой кинозвездой. Затем видение кинозвезды пропало, уступив место девушке из булочной, где он обычно покупал хлеб, когда жил в своей прежней крохотной комнатенке. Тело Стеллы изгибалось под ним дугой.

Сейчас ему казалось, что на кровати под ним находятся уже две девушки, потом, совершенно неожиданно - целых три. На память пришла эротическая фотография, которую ему как-то показал Скоуп. На ней были изображены три женщины в масках, совершенно обнаженные, если не считать длинных черных чулок - трио это обвивало тело очень волосатого мужчины. Трелковский вдруг принялся повторять про себя слово "ляжка", однако это не дало нужного эффекта, после чего вспомнил эпизод из далекого детства, когда впервые прикоснулся к груди молоденькой девочки.

Это, в свою очередь, вызвало в памяти образы других женщин, с которыми он занимался тем же, чем сейчас. Стелла издала низкий, гортанный стон.

Ему почему-то вспомнился фильм, который он видел чуть раньше в тот вечер. В нем была одна сцена, связанная с попыткой изнасилования. Подруга главного героя оказалась бы весьма соблазнительной жертвой, однако в самый последний момент ей, разумеется, удалось спастись.

В последующих эпизодах показывали сидящую в камере и наказанную королем любовницу кардинала Балю. Луи XI покатывался со смеху, заставляя ее петь ему. Трелковскому показалась забавной мысль о том, что все старые девы вместо канареек вздумали бы держать в клетках молоденьких красивых девушек. Стелла продолжала негромко постанывать.

Когда все было кончено, Трелковскому хватило ума поцеловать ее - очень нежно. Ему не хотелось делать ничего такого, что могло бы оскорбить ее чувства. Потом оба уснули.

Но вскоре Трелковский проснулся. Лоб его покрылся испариной, а вся постель словно дергалась взад-вперед. Ему было знакомо это ощущение, и опыт подсказывал, что в подобных ситуациях надо как можно скорее пройти в ванную. Перед тем, как заснуть, Стелла выключила свет, и теперь ему пришлось шарить в темноте, вспоминая, где же находится выключатель. Наконец отыскав его, он зажег свет и встал - его чуть шатало. Дверь в ванную располагалась рядом с кухней. Он опустился на колени над унитазом, положил локти на края и опустил голову на одну руку. Лицо находилось как раз над округлым углублением унитаза, и он отчетливо слышал непрекращающееся бульканье воды.

Желудок вывернулся наизнанку - как перчатка, - выплеснув наружу все свое содержимое.

Это оказалось ничуть не отвратительно, и даже не противно. Нечто вроде освобождения. Частицы вещества, вывалившиеся из его рта, которые, как он надеялся, успели перевариться и усвоиться организмом, не показались ему омерзительными. Отнюдь - он относился к ним совершенно безразлично, как, впрочем, и ко всему остальному. В те секунды, когда его рвало, Трелковский с полнейшим равнодушием относился и к собственной жизни. При этом он старался производить как можно меньше шума и испытывал даже некое чувство комфорта, находясь в столь неловкой позе.

Вскоре ему стало намного лучше. Мысленно вернувшись к тому, что произошло незадолго до этого, он почувствовал, как все его тело пронзила легкая дрожь. Неожиданно он ощутил особую тягу к ласкам и чарам Стеллы несравненно большую, чем несколько часов назад. Его желание было таким сильным, что ему пришлось опорожниться.

Дернув за цепочку, он спустил воду, дождался, пока бачок наполнится снова, после чего спустил воду вторично.

От былого недомогания не осталось и следа, чему он искренне обрадовался.

Его тело словно пополнилось новым запасом энергии, и он, неожиданно для себя, почувствовал желание громко рассмеяться - просто так, совершенно беспричинно. Нет, сейчас он уже не ляжет спать! Ведь если поутру он снова проснется в этом месте, то вновь испытает приступ депрессии.

Вернувшись в комнату, он собрал свою одежду, тихонько оделся, подошел к кровати, нежно поцеловал Стеллу в лоб - и ушел.

Жесткий, сухой холод улицы еще больше взбодрил его.

Трелковский пошел к себе домой. Оказавшись в собственной квартире, он тщательно протер лицо губкой, побрился, снова оделся, а затем присел на край постели в ожидании того момента, когда надо будет идти на работу.

До него доносились голоса птиц. Среди них всегда находилась одна, которая запевала, тогда как другие затем подтягивали и сливались в едином хоре. Говоря поправде, это не было настоящим концертом. Если внимательно прислушаться к этим звукам, то было просто невозможно не уловить сходства между ними и звуками пилы. Той самой пилы, зубья которой безжалостно вгрызаются в древесину. Трелковский никогда не мог понять, почему люди склонны сравнивать пение птиц с музыкой. Ведь птицы не поют - они кричат. А по утрам кричат хором. Он громко рассмеялся.

Сама по себе идея сравнивать подобные хриплые крики с песней являлась высшим воплощением... тщетности, что ли.

Он представил себе, что случится, если люди вдруг возьмут за правило встречать новый день криками, полными отчаяния. Даже если этим займутся лишь те, у кого имеются реальные основания кричать и вопить, то и тогда получится невообразимый шум.

Со стороны внутреннего двора послышался какой-то стук и скрежет поначалу совершенно хаотичный, но вскоре в нем стали проступать отчетливые удары молотка. Он подошел к окну и выглянул наружу, однако в сумраке раннего утра было почти невозможно что-либо различить. Вскоре, однако, до него дошло, что это было: рабочие ремонтировали стеклянный навес.