Яцек Дукай - Собор (сборник)

Еще одни двери. Сантана гасит лампу. За дверью ярко освещенный жаркими солнечными лучами холл. Жарища. Самый полдень в средине лета. И духота.

— Приветствую на моей плантации, — поклонился с характерной усмешкой на лице Черный.

Луизиана, год 1834.

Для местных манекенов он был миллионером-иностранцем, Сантаной Филипом Блеком, который, выкупив это неоднократно заложенное имение, переехал сюда из своих родимых сторон по причине каких-то семейных споров. Соседи его уважали, потому что он был богатым. Деловые партнеры уважали, поскольку он никогда и никому ничего не прощал. Слуги и рабы боялись по причине его жестокости. Да он привлекал, потому что он не маскировал ни одной из этих черт. Зато жена его любила, ибо знала — или же ей казалось, будто бы она знает — Что именно таким образом он маскирует свое совершенно другое, истинное лицо. Только Сантане на всех их было наплевать — ведь все они являлись последовательностями нулей и единиц в каком-то из буферов памяти Аллаха.

Дом был большим, просторным, солнечным. Я так и не узнал всех тайн, которые скрывали его бесчисленные комнаты. Мне предназначили одну из почти двух десятков спален, что занимали второй этаж западного крыла. Оттуда я мог видеть подъезд, сад, дорогу и часть ближайшего хлопкового поля Сантаны. Я слышал тяжело парящие в безветренном воздухе песни работавших на нем негров.

Слуги относились ко мне как к равного по статусу гостю хозяина; они явно были привыкшими к неожиданным появлениям Сантаны и его странных приятелей, их это никак не удивляло, равно как и не проявляли они удивления нашими сверхъестественными способностями. Сантана нередко исчезал на несколько дней, после чего столь же неожиданно появлялся — сам или же в компании таинственных незнакомцев. По сути своей, эти эскапады могли занимать даже несколько месяцев, но, принимая во внимание невероятно медленный ход здешнего времени, их воспринимали как краткие отсутствия. Узнав о такой особенности здешнего мира, я понял, что Сантана совершенно не собирался подчиняться требованиям Назгула, что с самого начала плевать он хотел на свое столь громко названное изгнание.

— Это уже не в первый раз я становлюсь ему костью в горле, — объяснил он мне при какой-то оказии. — Назгул меня терпеть не может, я его, видите ли, оскорбляю. В реальной жизни он адвокат; в качестве предводителя он прекрасно справляется с задачей координации сложных действий, с планированием долгосрочной стратегии и с принятием срочных, неожиданных решений. Но в то же самое время, он еще и параноик. Другое дело, что на его месте я и сам давно бы стал психически больным.

— Вы признаете такое его всемогущество? Автаркию единственного человека?

— А тебе казалось, будто у нас тут какой-то парламент, или как? Да, демократия, это штука приятная, но покажи мне парламент, который во время битвы будет с коня управлять сражением, и который обладает чем-либо таким, как честь и престиж, благодаря чему, солдаты желали бы сражаться под его началом, а в Иррехааре все основывается именно на этом.

То есть, Сантана решил попросту переждать события в своем шикарном укрытии. Лламет тоже был удовлетворен таким его решением. Впрочем, как оказалось впоследствии, это не был его первый визит в Луизиане Черного; местные манекены прекрасно знали его и даже пугали им своих детей. У Лламета имелась слабость с маленьким мальчикам. Их останки редко кто находил потом.

Иррехааре .

Время уходило, совершенно незаметно убегали дни и недели между завтраком и обедом, мимо меня за невидимыми барьерами Врат проходила жестокая вселенная иллюзий, сон машины. Чего не вижу, не слышу, не чувствую — то и не существует. Ведь и по сути своей, после того, как данный мир покинет последний игрок, мир этот сплющивается в оперативной памяти Аллаха до сухой модели, соответственный отрезок которой будет вновь переведен на язык звуков, цветов, запахов только лишь тогда, когда найдется некто, кому всю эту фата-моргану можно будет вколоть сериями импульсов через мозговой имплатант. Эти негры не пели бы, если бы я их не слушал. Солнце не светило бы, если бы не было игрока, который чувствует его лучи. Техницизированный соллипсизм [35] Солипсизм (от лат. solus — «единственный» и лат. ipse — «сам») — философская позиция в рамках субъективного идеализма, характеризующаяся признанием собственного индивидуального сознания в качестве единственной и несомненной реальности, и отрицанием объективной реальности окружающего мира. Иногда этот термин употребляется в этическом смысле как крайний эгоцентризм. ; каждый из нас является Богом Аллаха. Но с другой стороны, и Аллах является нашим Богом.

— Поясню тебе на примере, — сказал Маастракни, вытаскивая из кармана четверть доллара. Это был один из гостей Сантаны, о котором мне было известно, что это игрок — тем не менее, несмотря на постоянное прищуривание левого и правого глаза, сам я не мог их идентифицировать. Маастракни был худым, коротко стриженным, с темной кожей типом; говорил он мало, когда его не спрашивали — он вообще не отзывался, вечно держался в стороне, ни в какие дискуссии не вступал, сам вопросов не задавал, но если спрашивали у него — всегда вежливо отвечал — вел он себя несколько неестественно; и всегда он был спокоен тем тихим покоем одиночек из реальной жизни. Муляжи дарили его симпатией, что у других игроков всегда вызывало удивление и раздраженность. Маастракни жил у Сантаны уже довольно долго.

— Этот мир обладает довольно высокими коэффициентами мифичности и магии. И вот теперь лишь представь себе ясно, какая сторона монеты соответствует «да», а какая — «нет».

— И что с того?

— Задай какой-нибудь вопрос и подбрось монетку.

Равняется ли два плюс два четырем? Я начал бросать. Да. Да. Да. Да. Все время выпадала решка, это было просто ужасно. Растение ли бабочка? Сплошные орлы. Плоская ли земля? Орлы. Существует ли Бог? Да, нет, нет, да, нет, да, да…

— Ты задал вопрос, на который Аллах не знает ответа, — сказал следящий за моими начинаниями Маастрикни. — Или же он не может ответить на него только отрицательно либо положительно.

Мы сидели на веранде, залитой апельсиновым светом конфетного заката; Маастракни, в легком белом пиджаке, с тросточкой на коленях, потихоньку цедил ледяной чай. В коррале за парком объезжали диких лошадей, оттуда доносились окрики всадников и зрителей, галоп копыт укрощаемых животных. В доме же царила сонная тишина августовского вечера.

— Ну а если бы я попытался обманывать? Контролировать броски, или вообще бросать фальшивую монетку?

— Если ты будешь делать это сознательно, если хотя бы раз об этом подумаешь, Аллах это считает, и ты сразу же получишь ничего не значащий результат.