Вилл Третьяков - Игра в Грааль

Вот еще один экран, в большой мир, над которым я не властен. Здесь все жестко и определенно. И камни не летают под облаками, но и чудовища не падают на город разодранным брюхом. Впрочем, моя бабка Мария когда еще говорила, и я с ней согласен, что не сыскать зверя страшнее человека. Вдруг мне стало плохо.

Чисто физически шок походил на резкий удар в нос - слабое место любого зверя, и человека тоже. Из голубой пустоты сверху к небоскребам опускалась серая глыба - размеренно, неотвратимо. Мой ужас еще усилился, когда я узнал в ней нашу старую матушку-Свободу из гавани. Шок не проходил. Статуя снижалась, поворачиваясь драпированной спиной к моему окну. Потом реакция подогнула мне ноги, я опустился на дрожавшие колени и беззвучно захохотал, упершись в холодный подоконник.

Эта чертова старая дева возносила высоко над городом вафельный конус с воздетым языком мягкого мороженого - апельсинового с клубничным, судя по раскраске. Эта громадная бабища с бесстыжей рекламной ухмылкой была просто воздушным шаром, и ветер легко гнал ее над ущельями улиц. Я отсмеялся, и на сердце опять легла тревога.

Я почти всесилен в мире Игры, в своей маленькой Валгалле. Но, джентльмены, кто, чей разум - и разум ли? - играет мною, в этом компьютере, в ЭТУ ИГРУ? "Планета Земля" зовется она, и еще - "штат Нью-Джерси", и еще "Жизнь Ренато Ромеро"... С такими мыслями впору вешаться. Но я выключил свет, горевший всю ночь напролет, сполоснул лицо и вернулся в мир Чаши Грааля. И обрел забвение и спокойствие души, когда увидел Ренато с конем на опушке, на вдающемся в нее широком лугу.

Трава была скошена накануне и лежала ровными широкими рядами. Туман таял незаметно. Темная фигура отделилась от деревьев на том краю луговины и зашагала к нам. Я погладил клавишу с плюсом. Ренато как бы почувствовал мое прикосновение.

- Спроси, черный он или белый? - громко прозвучал в наушниках его шепот.

- Черный, - успокоил компьютер.

Ренато загрустил и пошел медленнее, поддавая груды мокрой травы. Исполин, проходя сквозь завесы тумана, мельчал на глазах. Мы встретились почти посередине луга, позади полукругом вздымалась темная волна леса, под ноги нам сбегала с высокого крутого холма крепко набитая тропинка. Роса гнула долу траву на холме, некошеную, высокую. Исполин сократился до размеров крупного мужика. На плече его висела большая холщовая сумка, тяжелая дубина в руке, штаны мокрые до колен, в глине, грязи, репьях и прочем цепком семени. Длинная свирель торчала наружу, перевешивая сумку набок. Глаза у мужика были совсем отчаянные, борода сбилась в колтун. Он и заговорил первым.

- Ради всего святого, добрый сэр рыцарь, помогите горемыке.

Только дважды за свою недолгую жизнь слышал я такой бас, от которого предметы поблизости начинают вибрировать. Русская опера. И сержант Бабилла из тринадцатого полицейского участка. А детина неожиданно скорчил жалобную гримасу и захныкал, словно мальчишка-даго в Бабилловой лапе. "Издевается, хулиган", - с тоской подумал я. Ренато поежился и проворно вытянул из кушака маленькую золотую монетку. Удивительный хулиган не заметил этого движения моего двойника. Он хныкал, уставившись на склон холма. Светало.

- Не встретили ль вы Фею в лесу? - робко прогундосил человек-гора, отирая слезы с лица кулаком-булыжником.

- Нет, добрый человек, - мягко отвечал Ренато, кося глазом в поисках возможных путей отступления, - Тебя Фея обидела?

- Я ей надоел, - пуще прежнего разнылся незнакомец. - Я - бедный пастушок. Ребята со мной не водятся, все из-за горба, так я на дудочке выучился, и меня госпожа здешнего холма приметила. Пожалела... убогово-оооо...

Он оглушительно шмыгнул носом, и Гарольд невольно подался назад, присев на задние ноги.

- Он псих, - заторопился шепот Ренато, - Но он без оружия. Как бы дубинку выбить...

- Погоди!

- Она меня по лесу водила, показывала, рассказывала, а я ей на дудочке играл. А потом я ей надоел, и она больше не приходит. Но я помню ее смех, я по старым местам хожу, по болотам...

- Оно и видно... - процедил Ренато.

- ... я ее ищу, кричу, зову, а ее все нет и нет. Мне даже будто теплей становится там, где мы с ней вместе были. А где она мне впервые явилась, я шалаш поставил, и сплю теперь только там...

- И облегчаешься от съеденного и выпитого, - Ренато положил руку на топорище, - тоже только там?

Я был ошеломлен. Хулиган - тоже.

- Кабы я был большим и сильным, я б вас за такое в землю втоптал, жалобно пробасил пастушок и залился слезами.

- Ты в уме сам-то?

- Он меня и пальцем не тронет, - откликнулся Ренато, - Я все понял. У него комплекс неполноценности. Он меня боится.

Бородач отвернулся от нас, все еще всхлипывая. Он вытащил свирель, и покрутил ее в губах, примериваясь. И засвистал пронзительно и чисто. У меня перехватило дух от нежной простоты мелодии. Всепрощение, грусть, легкая мечта, невесомая надежда сменялись и сливались и затихали, и снова оживали в звуке. Не переставая играть, бородач пошел прочь, напрямик на холм. Страшная дубинка так и осталась брошенной перед изумленным Ренато. Бородатый детина уходил все выше к утренним лучам, и роса блистала вокруг него, а он шел уверенно и быстро, и ни разу не сфальшивил, не сбил дыхания, не споткнулся. Потом он пропал из вида, и песенка его умерла в отдалении.

Гарольд фыркнул и тревожно замотал головой, вырывая повод. Он первый почуял ее. Смех прилетел ниоткуда, и так прост он был, как птичьи разговоры поутру, когда внезапно слух наполняется ими, но знаешь, что их голоса так и звучали все утро напролет, да ты-то этого привычного фона не замечал. Ренато обернулся - еще и еще - и я вместе с ним охватил взглядом полный круг. Или то Гарольд обрел речь и смех? Тоже мне, Вильямова ослица!

- Чужак, - повеяло вдруг холодом, когда смех оборвался. - Что делаешь ты на моем холме?

Будто невидимые стены окружили нас, а в них рождалось эхо каждого слова, произнесенного ею.

- Лещей ловлю, госпожа моя фея! - бойко крикнул Ренато в пустоту. И потрепал коня по гриве. - Вот, на живца ловлю!

Фея прыснула, и ледяные стены исчезли. Теперь она чудилась совсем близко, на расстоянии дыхания.

- Не ты ли тот рыцарь, что разогнал разбойников на Бузинном ручье? Коростель, глупая птица, сказала, что это было десятирукое чудище верхом на медведе...

- Видно, она и близко у того ручья не пролетала, - усмехнулся Ренато, Твоя коростель. Две руки у меня, вот, потрогай.

- Я же сказала - глупая птица. Да пусть ее. Скажи, что с Кумом, как он после всего этого? Я знаю, мудрого Кума могли захватить только обманом или врасплох. Что же ты молчишь? Он жив, я знаю. Ночью он опять играл с молниями, я же зарево видела.

- Он умер, - жестко сказал Ренато. - Нынче же ночью. И дом сгорел. Я еле вырвался из огня.