Вячеслав Рыбаков - Пробный шар

— Абсолютно безошибочное действие, — медленно сказал я. — Такая же абстракция, как скажем, абсолютно твердое тело. Приближение к нему, как и ко всякому идеалу, асимптотично. И надо работать… корректировать черт тебя побери, а не философствовать на пустом месте. И использовать каждый шанс выжимать из каждой мелочи все возможности, чтобы стать хоть чуточку умнее. Потому что лишь это — лишь это, а не прибавление к каждой фразе слова "неужели" — поможет снизить процент ошибок. Понимаешь?!

Я отвернулся и через несколько секунд услышал, как он тяжело затопал к двери, а потом раздался ее едва слышный вздох и стало удивительно тихо.

Я подошел к окну. Окончательно наступила ночь. Бесконечные густые потоки звезд пылали в небе. Я старался не смотреть вверх не видеть этого чужеродного празднества, но слишком много было звезд. Слишком они ярки. И я взглянул. И словно в тот давний миг, когда я понял, что дом мой пуст у меня стиснулось горло и мозга коснулось безумие. Но я выдержал. Я выдержал снова.

Я выдержал, но мне нечем было ответить на этот вызов.

И вдруг я понял. Понял что это не вызов. Что это не злоба.

Исполинским грудам морозно сияющих галактик бесчисленным триллионам световых лет мертвой материи гордой, отчужденной, одиноко до боли так же как и людям. На меня смотрел беспредельный всемогущий мир, который тоже как только мог старался пробиться к нам — и у него тоже не получалось. Он звал и ждал помощи а мы были еще слишком глупы, чтобы помочь. И он знал это. И ждал. И я ничего не мог сказать ему в ободрение кроме маленьких бессильных и все же единственно верных слов.

Будем чуточку умнее…

Мне вдруг стало завораживающе легко. И я пошел к столу, чтобы попросить еще кофе потому что надо было работать впереди только ночь. Следовало точно сверить его и мои расчеты и объяснить все расхождения какие найдутся, чтобы ни у кого не могло остаться сомнений. И еще — хотя бы приблизительно посчитать насколько повышается вероятность спонтанной биолизации в галактиках при максимально возможной пусть пока идеально абстрактном активности ядер. Чтобы было что сказать Совету и человечеству кроме покаяний и оправданий. Надо спешить. Этого хватит до утра а если я не успею или напутаю ошибусь я отложу старт и начну сначала.

Украшенные тончайшей резьбой палисандровые двери беззвучно распахнулись. Расслабленный утреннею негой Жермен Орфи де Плере нехотя повернул голову и раздвинул полог над постелью.

— Утренняя почта мсье барона, — возвестила змея и осторожно поставила золотой поднос на столик у изголовья.

— Благодарю, голубушка, — отозвался Жермен. Голос его был скорбен и тих.

"…Вы совершили чудо! Все, что до сих пор нервировало меня, мучило, повергало в трепет, ставило неразрешимые вопросы передо мною ежедневно, ежечасно, все проблемы, которые не давали мне жить, исчезли без следа! Я снова спокойна, словно в детстве. Я поняла: если не можешь чего-то понять, оно как бы не существует. Если не можешь чего-то сделать, этого делать не надо…"

"…Ваша деятельность устраивает нас. Мы приветствуем ее и охраняем ее. Вы не знаете, кто мы, но вы можете полагаться на нас. Наше сотрудничество благотворно воздействует на духовное здоровье нации. На Ваш счет в Лионском банке перечислено еще тридцать тысяч франков. Ваши друзья."

Барон пожал плечами.

"…Вы волшебник. С тех пор как я прошел курс лечения в Вашей клинике, я вновь живу. Не могу не выразить Вам свою крайнюю признательность. Я стал полноценным человеком, перестал бросаться в крайности, я спокоен в этом сумасшедшем мире. Я вновь нашел работу, ко мне вернулась жена, и у нас наконец будет ребенок, — теперь я уверен, что смогу его обеспечить…"

Жермен вздрогнул и выронил письмо. Затуманенный взор его сам собою потянулся к картине, с которой, улыбаясь, смотрела она.

Юная, как всегда. Открытая его жаждущим глазам, на поляне в их милом саду, где Жермен впервые увидел ее, среди танцующих фавнов и нимф, среди цветущих яблонь — озаренная, пронизанная незаходящим солнцем кисти Рафаэля Дали…

— Горячий шоколад мсье барона.

Жермен позавтракал, затем ему помогли одеться. Занавеси на окнах он отодвинул сам — он любил запах пыли, которую выбрасывала при малейшем прикосновении древняя ткань. Плотные, светящиеся в лучах солнца струи матерински обняли Жермена, медленно клубясь в темном воздухе. Снопы света ударили из узкого стрельчатого окна, цветные пятна упали на драгоценный паркет, в щелях которого пробивался бледно-зеленый мох.

— Карета мсье барона! — чуть слышно донеслось со двора, и сейчас же голоса, передавая крик друг другу, потянули его по винтовой лестнице донжона, по анфиладам затененных комнат — сюда.

— Сегодня я приеду с дамой.

— Я позову могильщика, мсье барон.

— Твои зубы в порядке?

— Как всегда, мсье барон.

— И яд?

— И яд.

— Только ради бога, не сделай ей больно.

— Как всегда, мсье барон.

Жермен вышел из спальни. Мимоходом погладил огромного паука, примостившегося в углу за дверью, и тот долго провожал Жермена преданным взглядом, мерно раскачиваясь на просторной тугой паутине, потревоженной движением баронской руки.

Он миновал вереницу безлюдных тихих комнат, вышел на лестницу. Высокий свод терялся в сумрачном тумане. Далеко внизу мерцал камин, тускло отблескивали алебарды, безмолвная нежная плесень покрывала валуны стен и смутно, влажно светилась. Жермен неторопливо спускался, в лицо ему веял теплый ветер, возносящийся над камином, пламя которого разгоралось все ярче по мере приближения Жермена и наконец полыхнуло ему навстречу голубым неземным светом. На миг проступили устремленные в бесконечность древние стены, причудливые стеллажи с фолиантами, ретортами, черепами, затканными паутиной и пылью, тяжелые висящие цепи. С сухим треском, надломившим гулкую тишину, встрепенулись искры, эхо долго перекатывало звук по ступеням, дробило; Жермен уже выходил из зала, а нескончаемый шелест еще летел из бездонного мрака. Подле двери в людскую Жермен совсем замедлил шаги, вслушиваясь в чистый девичий голосок, грустно напевавший старые слова:

Ле фис дю руа с'эн вьян шассан

Авек сон бо фюзи д'аржан,

Авек сон бо фюзи д'аржан

Иль а тюэ мон канар блан…

Тюэ, думал Жермен. Тюэ… Застрелил из серебряного ружья… Неся в душе отзвук щемящего напева, он медленно подошел к кладбищу и остановился, склонив голову. Гомонили птицы, невидимые в глубинах пышных крон. Могила Анни была еще совсем свежей. Жермен опустился на одно колено и нежно поцеловал крест. Потом, задыхаясь от отчаяния, отступил назад — ему показалось кощунственным стоять на той земле, которая сегодня в ночь поглотит еще одну любовь.