Вячеслав Рыбаков - Пробный шар

И снова ночной город, снова Марина бредет полной горящих витрин и реклам улицей. Снега навалило столько, что трудно идти, и однажды Марине встречается по пути натужно загребающий сугробы у обочины снегоочиститель. На углу, у небольшого сквера, особенное оживление. Полыхают какие-то фейерверки, висят на кустах гирлянды разноцветных лампочек, словно и впрямь — Новый год. Притулился между сугробами "рафик" организаторов-затейников. Слышны какие-то выкрики, небольшая толпа окружает полыхающий центр. Кто-то приплясывает, подхлопывает, ухает азартно… Сухо лопаются хлопушки. — Лотерея "Третье тысячелетие"! — кричит кто-то в мегафон. — Мгновенная лотерея! Начало новой эпохи! Конец страшного двадцатого века! Испытайте свою судьбу! Марина замирает, потом, чуть улыбнувшись, медленно, как в забытьи, идет туда, где весело. На ее лице проступает что-то совсем детское, глубинное. Она неторопливо проталкивается сквозь оживление и гомон — а там, в центре, что-то вроде бреда. То ли согреваясь, то ли веселясь — скорее всего, и то, и другое сразу — взявшись за руки лицами друг к другу, подпрыгивая на месте и по-детски отбрасывая в стороны то левую ногу, то правую, пляшут вместе Горбачев и Ельцин. На ступеньке открытой дверцы "рафика" сидит Сталин в накинутой поверх мундира расстегнутой шинели с колоссальными звездами генералиссимуса на погонах и задумчиво пощипывает струны гитары: — Товарищ Сталин, вы большой ученый… — Петюнька! — возмущенно кричит ему женский голос изнутри "рафика", прекрати петь, горло застудишь! Мороз! — Я репетирую, — важно отвечает Сталин. В двух шагах от них красавец царь Николай наливает себе водки в пластиковый стакан. Поворачивается чуть в сторону, спрашивает Ленина, мерзнущего в пальтеце и кепке: — Будешь? — Конечно, буду, что за вопрос, — отвечает Ленин. Николай запросто извлекает другой стакан из кармана своей широкой царственной шинели и наливает. — За такие вопросы, батенька, — говорит Ленин, картавя, — можно и в Екатеринбург угодить! Архипросто! Они чокаются. — Чем моя яма хуже твоего мавзолея? — спрашивает царь с ухмылкой. Истерически мечется один из затейников. — Где Хрущев? Куда, на хрен, Хрущев провалился? — Да не ори ты, — говорит Сталин, — он отлить пошел. Сейчас вернется… Марина обалдело смотрит на происходящее, непроизвольно продолжая помаленьку двигаться вперед. Постепенно выжидающая, нерешительно веселящаяся сама по себе толпа оказывается у Марины за спиной, а сама она — прямо перед организаторами. По лицу ее прыгают радужные отсветы. И к ней, толкая впереди себя украшенный болтающимися цветными лампочками лоток на колесах, уже бегут. — Здравствуйте, — жизнерадостно говорит чуть хмельной затейник, только что искавший Хрущева. — Как вас зовут? Марина отвечает не сразу — словно какое-то мгновение мучительно вспоминает, как же, собственно, ее зовут. — Марина. — Очень приятно, Марина. Совсем немного остается до начала двадцать первого века, о котором так часто и обильно писали фантасты, — затверженно тараторит затейник. — Наша лотерея — это своего рода проба того, как в новом веке сложится ваша жизнь. Повезет сегодня — будет везти весь век. Испытайте судьбу! Марина несколько секунд молчит. Потом отвечает негромко и мертво: — Я уже все знаю. Затейник что-то чувствует, потому что его рабочая улыбка гаснет, он чуть теряется. Потом берет себя в руки. Переведя взгляд на нерешительную толпу позади Марины, он вскидывает мегафон ко рту: — Женщина выиграла! Смотрите все — не прошло и минуты, а она уже выиграла! Вот приз! — он сует руку в свой лоток и вынимает бутылку шампанского. Вручает Марине; та автоматически берет, не вполне понимая, что происходит. — Поздравим женщину по имени Марина! Счастье в будущем веке ей обеспечено! — опускает мегафон. — Я, во всяком случае, вас поздравляю, — говорит он Марине, улыбаясь очень по-доброму и с состраданием. — Всего вам хорошего. Марина, держа бутылку за горлышко, сильно хромая, уходит в темноту сквера. — Счастливая женщина Марина выиграла! — удаляясь, гремит позади. — Кто еще счастливый? Подходите! Где-то вдалеке лязгает и визжит на повороте трамвай.

И снова, как вначале, темноту медленно и робко прокалывает движущийся будто бы издалека огонек свечи. Постепенно становится видно, что огарок, стоящий на блюдце, несет женщина; она идет из коридора, входит в комнату и ставит свечу на столик у изголовья постели. — Ну, вот, — говорит Марина, — я все и уладила. А ты волновался… Все пустяки, Сашенька, все пустяки… — она чуть наклоняется и гладит его бессильно лежащую поверх одеяла руку. — Не могла же я тебя подвести… Я же никогда тебя не подводила, правда? Я у тебя девчонка преданная… — Ы… - А сейчас мы отпразднуем. Я даже шампанским разжилась по такому случаю. Свет не без добрых людей, Сашенька… Смешно звучит, старомодно, да? Но это правда… Она разливает шампанское по бокалам, потом, не скрываясь, достает из-за пазухи склянку, которую дала ей медсестра, высыпает все таблетки горкой на ладонь и делит пополам. Одну часть ссыпает в свой бокал, другую — в бокал мужа. Разбалтывает таблетки чайной ложечкой; взбудораженное шампанское кипит. Александр смотрит. Марина подает ему бокал; держит его одной рукой, другой — поддерживает голову мужа. Александр пьет, и Марина с материнской заботой наклоняет бокал все сильнее, чтобы пилось удобнее. Когда бокал пустеет, Марина неторопливо выпивает свой. — Как вкусно, — говорит она тихо. — Давно мы с тобой шампанское не пили, правда? Марина ложится рядом с ним — щека к щеке. Гладит его голову, прижимает ее к себе. — Я тебе очень благодарна, — шепчет она. — За все, за все… за каждый день. За то, как ты поцеловал меня тогда первый раз… в автобусе, в давке, будто случайно… мы с тобой ехали из парка, и нас ужасно придавили друг к другу, лицом к лицу… А я так и ждала, что ты меня поцелуешь. Ты стеснялся, и я стеснялась, а уже тогда были муж и жена, сразу. Я так тебя люблю, Саша, так… И я знаю, ты — тоже. Это либо есть, либо нет. Но если уж есть… все остальное далеко, неважно. — Ы… Пауза. — Солнышко… — говорит она. — Скоро солнышко пригреет, придет лето… И озера чистые-чистые… Мы всегда будем вместе, — уже невнятно, уже едва слышно лепечет она и прижимается, прижимается щекой к его щеке. — Никогда не расстанемся. А они… они — пусть думают, что живут… Потом слов уже не понять — она еще воркует что-то, но все слабее. Наконец становится тихо. Огарок на блюдце оплывает, догорает. Гаснет.

Все мы выросли из Быковского спецкостюма…

Посидеть за столом с нормальными хорошими

людьми, не слышать ни о долларах, ни об акциях,

ни о том, что все люди скоты… Ой, когда же я

отсюда выберусь!..