Алексей Егоренков - Змеиный бог

Стрелок поправил шляпу, успевшую съехать ему на затылок.

— Как видно, не река, — сказал он. — И не водопад.

Торговец внимательно оглядел центральную лестницу. Ступеней в ней насчитывалось не меньше двух сотен.

— Слышь, чико. Ты всерьез думаешь туда переть?

— Есть другие идеи?

— Смыться по-тихому. Вернуться с подкреплением, как стемнеет.

Пепел фыркнул, пошарил за пазухой и вынул сигару.

— Это твоя шайка, что ли, подкрепление? Чолито и… и…

Он выжидательно смотрел на торговца, но тот молчал, и зажигалку тоже поднести не спешил.

— Чолито и Сержиньо, слингер, — наконец отозвался мексиканец, — вдвоем твоих клопов раскидают что котяток. И мерзость эту по кубикам разберут.

«В чем-то он прав», — подумал стрелок. Пирамида и впрямь была сложена из железных кубов — таких, которые делает на автомобильной свалке паровой пресс; грани которые всегда хранят очертания автомобильных дверей, капотных украшений, решеток и фар.

Пепел еще раз проверил спички, надеясь, что среди них найдется хоть одна сухая.

— На каждого красного, что ты видишь, Пако, — сказал он, — есть дюжина тех, что ты не видишь.

— Испугал, мадре. Гаечным ключом и голой жопой. Шайка тех…

— Механиков? Это были не ацтеки, — отозвался слингер.

— А кто?

Спичка нашлась. Стрелок прикурил, затянулся и облизал с губ табачную горечь.

— «Помощники коренных жителей», — ответил он и хмуро сплюнул себе под ноги.

Закрепив оружие и сапоги за спиной и высоко подкатив штанины, они по очереди перешагнули дренажную канаву и ступили в бурлящий поток. Течение было сильным, а вода холодной, но Пепел, не обращая на нее внимания, принялся молча карабкаться вверх и вперед, потом вперед и вверх, потом опять вверх и вперед, и снова, и снова. Он чертыхнулся лишь единожды, обнаружив, что сигара погасла, а последняя сухая спичка уже истрачена.

Пако же ругался без умолку — он клял индейцев, построивших этот вонючий богомерзкий храм, и американцев, допускавших у себя в стране дьявол знает что, — но особенно торговцу досаждал встречный поток, мешавший и без того непростому их восхождению. Именно водяной стихии доставалась основная часть витиеватых мексиканских проклятий.

— На мелких ступенях еще ничего, — сказал Пепел. — На крупных вообще по пояс.

Сколько раздавленных машин и механизмов было упаковано в эти блоки, отполированные водой и временем до блеска? И какой путь они проделали от свалок до макета «Роузуотер»? Сколько человеческого труда ушло? Пепел опять нахмурился, вспомнив ораву дикарей-механиков.

Теперь об этом говорили мало, но тогда, в семидесятые, в Белом доме случился тихий скандал. Во время торжественной встречи Президента с верховными старейшинами Триединства Племен много кто заметил в группе ацтеков коленопреклоненные фигуры в строгих бронзовых ошейниках. В тот исторический момент газеты особо шуметь не стали. «Вашингтон пост» даже заикнулась о «традиционных для южного племени нарядах, в которых немалую роль играют шейные украшения». Но американской публике эти украшения не давали покоя. А короткий поиск истины принес самые неутешительные плоды.

Прежде, чем ацтеков можно было признать коренной народностью, им полагалось официально принять своим новым законом Конституцию США, переведенную на два их родных языка — юкатек и науатль. Автора переводов так и не нашли — к тому времени этот защитник малых наций успел сесть в яхту какого-то наркобарона и бесследно сгинуть в колумбийских джунглях. Возможно, из симпатии к ацтекам, а может, из желания насолить собратьям-чиновникам, он позаботился, чтобы в новом обличье Конституция сохранила все ацтекские племенные традиции — включая даже такие смелые вещи, как рабство и жертвоприношения. Хуже того, оба документа уже прошли всю цепочку инстанций, были выбиты на перфоленте и подшиты в архив.

Адвокаты и журналисты кинулись уличать ацтеков в нарушении всевозможных прав и свобод — и запутали вопрос еще больше. Громкие дела открывались и лопались одно за другим: то хозяйка двух рабынь оказалась их же матерью, то у богатого раба нашлись свои рабы, то мелкий жулик сам продался в рабство, а теперь умолял судей не выдавать его «серьезным людям».

Расхлебывать всю кашу снова был вынужден Верховный суд. И опять хромую лошадь скорее пристрелили, чем спасли.

Слово «раб» в применении к племенным традициям было объявлено унизительным и недопустимым в прессе, да и в устной речи в отдельных штатах мог запросто привести горожанина к штрафу. Всех граждан, состоявших в ацтекской собственности, отныне следовало звать только «помощниками», а их хозяев — «нанимателями». Помощников обязали подписать с нанимателями контракты, по которым им позволялось заявить о любых притеснениях в полицию или суд, в обычном порядке.

Жертвоприношения тоже пришлось оставить — но каждый жрец должен был помнить, что за насилие или убийство, равно как и жестокое обращение с животными, он всё равно ответит перед законом — тоже в обычном порядке. Если жрецу впредь понадобится сердце — он волен был купить бычье — у мясника или в городском супермаркете.

«С тех пор ацтеки не приносят жертв, — подумал стрелок не без сарказма, — и в рабство тоже никого не берут».

Переступив верхние решетки, с шумом изрыгавшие воду, Пепел выбрался на храмовую площадку, почти сухую и приятно твердую, отделанную шершавым камнем. Пока мексиканец одолевал последние ступени, стрелок успел обтереть ноги, натянуть сапоги и проверить механизмы револьвера.

Те были в полной исправности.

Едва перешагнув порог храма, стрелок задел ногой тяжелый подсвечник, отлитый, судя по весу, из чистого золота. Золотые предметы и безделушки валялись под ногами здесь и там, — но основная их груда высилась в широкой бронзовой чаше, которая занимала собой почти весь пол храмового бункера. Дымные огни поддельных бронзовых факелов-горелок отражалось в золоте и бликами играло по стенам, придавая храму магический вид. В чаше была и золотая церковная утварь, и дорогая посуда из ресторанов, и крикливые городские безделушки, на фоне которых диллинджер Пако казался простым и строгим, как подобает оружию. От обилия твердых, тяжелых, осязаемых драгоценностей у Пепла сразу зарябило в глазах.

Он тряхнул головой и моргнул несколько раз, чтобы поскорее привыкнуть к слабому изменчивому освещению. Где-то рядом всё еще бродили ацтеки. Терять зрение сейчас было бы неразумно. Тем более — терять рассудок.

Из-за чаши с золотом вышла молодая индианка. Увидев ее, стрелок моргнул еще раз. «Эта, — подумал он, — будет опаснее всех лопастей и сокровищ».

Сестра Буйвола была красива, — той странной и неправильной красотой, что встречается иногда среди молодых индианок. Ее черные косы, схваченные широким бронзовым обручем, были заплетены в сложную треугольную конструкцию. В правом глазу ее, живом и внимательном, танцевало пламя нефтяных факелов. Левый глаз верховной жрицы не двигался. Его мертвый зрачок был выложен из нефритовой мозаики и смотрел в никуда.