Роберт Хайнлайн - Гражданин галактики. Между планетами

— Получил в наследство!

— Ну конечно. Но от кого же?

— От леди. От красивой леди.

— Дай-ка мне посмотреть инициалы. М-м-м… скорее всего, Леди Фасция. Да она действительно красива, как мне кажется. Но почему ты не в тюрьме?

— Ох, папа, это было так просто! Меня научил Зигги. Он знает все эти штучки. Ух, как он ловок — тебе стоит посмотреть, как он работает.

Баслим задумался: как внушить мораль мусорному котенку? Он понимал, что не имеет смысла прибегать к абстрактным этическим понятиям — ни в сознании мальчика, ни в его нынешнем окружении не было ничего, что позволяло бы общаться с ним на таком уровне.

— Торби, чего ради ты вздумал сменить профессию? В нашем деле ты платишь полиции ее комиссионные, платишь свой взнос в гильдию, даешь пожертвование в храм на святые дни — и не знаешь никаких забот. Разве мы голодаем?

— Нет, папа, — но ты только посмотри на это! Такая штука должна стоить чуть ли не стеллар!

— Самое малое, два стеллара, сказал бы я. Но скупщик даст тебе два минима — и то если проявит благородство. В чашке у тебя было бы куда больше.

— Ну… это куда интереснее, чем попрошайничать. Тебе стоило бы увидеть, как Зигги все это провернул.

— Я видел, как он работает. Он действительно смекалист.

— Он самый ловкий!

— И все же я думаю, что двумя руками он мог бы работать еще лучше.

— Может быть, хотя он и с одной рукой справляется. Но он показал, как действовать и другой рукой.

— Отлично. И все же тебе стоило бы знать, что в один прекрасный день тебя укоротят, как и Зигги. Ты знаешь, как Зигги потерял руку? А? Ты знаешь, какое тебя ждет наказание? Если тебя поймают?

Торби не ответил. Баслим продолжал:

— Одну руку долой — когда тебя поймают в первый раз. Так Зигги расплатился за свое ремесло. Да, он молодец, потому что он по-прежнему в строю и продолжает заниматься своим делом. А ты знаешь, что влечет за собой второй арест? Не только другую руку. Знаешь?

Торби сглотнул:

— Не очень.

— А я думаю, что ты должен был слышать, ты просто не хочешь вспоминать. — Баслим провел большим пальцем поперек горла. — Вот что ждет Зигги в следующий раз — они укоротят его. Суд Безмятежности считает, что мальчишку, который не научился с одного раза, уже ничего не исправит, и укорачивают его.

— Так ведь, папа, они меня никогда не поймают! Я буду таким осторожным… ну, вот как сегодня. Я обещаю!

Баслим вздохнул. Мальчишка по-прежнему верит, что с ним ничего и никогда не случится.

— Торби, достань документы о твоей продаже.

— Зачем, папа?

— Достань.

Мальчик принес их, Баслим перечитал бумагу: «…один ребенок мужского пола, регистрационный номер (на левом бедре) 8ХК40267 — девять минимов».

Он посмотрел на Торби с удивлением и заметил, что с того дня мальчик стал выше на голову.

— Дай мне перо. Я освобождаю тебя. Я всегда хотел это сделать, но оснований для спешки не было. А теперь мы это оформим, и завтра ты зайдешь в Королевские Архивы и зарегистрируешь бумагу.

У Торби отвисла челюсть:

— Почему, папа?

— Разве ты не хочешь быть свободным?

— Ну… да… Папа, я хочу принадлежать ТЕБЕ.

— Спасибо, малыш. Но я решил, и я это сделаю.

— Ты хочешь сказать, что выкидываешь меня?

— Нет. Ты можешь оставаться. Но только как свободный человек. Видишь ли, сынок, хозяин несет ответственность за своих слуг. Будь я благородный и сделай ты что-нибудь, меня бы это только потешило бы. Но так как я не… словом, так как у меня уже нет ноги и глаза, не думаю, чтобы я мог себе это позволить. И поскольку ты собрался учиться у Зигги, лучше я дам тебе свободу. Я не могу рисковать. Тебе придется самому искать свое счастье, я потерял уже слишком много. Еще раз — и меня укоротят за милую душу.

Он изложил ситуацию с подчеркнутой жестокостью, ничем не дав понять, что закон, в сущности, не так жесток — на практике раба конфисковывали, продавали, и вырученные деньги шли в возмещение ущерба, если у хозяина не было счета. Если хозяин не принадлежал к знатным сословиям, судья мог приговорить его к порке, коль скоро приходил к выводу, что тот должен отвечать за деяния своего раба. Тем не менее, Баслим говорил только о законе: поскольку хозяину принадлежит полная и безраздельная власть над рабом, тем самым он отвечает за все, что раб сделал, — вплоть до отсечения головы.

В первый раз с тех пор, как они познакомились, Торби заплакал:

— Не освобождай меня, папа, пожалуйста, не делай этого! Я хочу принадлежать тебе!

— Прости, сынок. Но я же сказал тебе, что можешь оставаться.

— Пожалуйста, папа! Я никогда больше не стяну ни одной вещи!

Баслим пожал плечами.

— Послушай меня, Торби. Я предлагаю тебе сделку.

— А? Все, что угодно, папа. Как только…

— Подожди и послушай меня. Сейчас я не буду подписывать твои бумаги. Но я хочу, чтобы ты обещал мне две вещи.

— Конечно! Что именно?

— Не спеши. Первое — ты никогда и ни у кого больше не будешь красть. Ни у красивых леди в портшезах, ни у бедняков, как ты сам — одно слишком опасно, а второе… словом, это неблагородно, хотя я не уверен, что ты знаешь значение этого слова. Второе — обещай мне, что ты никогда не будешь мне врать.

— Я обещаю, — медленно сказал Торби.

— Я имею в виду не только вранье о той мелочи, которую ты порой утаиваешь от меня. Я говорю обо всем. Кстати, матрац не самое подходящее место, где стоит прятать деньги. Посмотри на себя, Торби. Ты же знаешь, что у меня есть связи по всему городу.

Торби кивнул. Он доставлял послания от старика в самые разные места и самым разным людям.

— Если ты будешь красть, — продолжал Баслим, — я узнаю об этом… рано или поздно. Если ты будешь врать мне, я уличу тебя… рано или поздно. Врать людям — это твое дело, но вот что я скажу тебе: если человек обретает репутацию лжеца, он может считать, что онемел, ибо люди не прислушиваются к завыванию ветра. Не обращают внимания. И в тот день, когда я узнаю, что ты украл что-то… или в тот день, когда я поймаю тебя на вранье… я подпишу твои бумаги и отпущу на волю.

— Да, папа.

— Это не все. Я вышвырну тебя со всем, что было на тебе, когда я купил тебя, — лоскут лохмотьев и куча синяков. Между нами не будет ничего общего. И если ты попадешься мне на глаза, я плюну на твою тень.

— Да, пап. О, я никогда больше не буду, папа!

— Я надеюсь. А теперь иди спать.

Баслим лежал без сна, беспокоясь, не слишком ли был резок с мальчиком. Но он не мог не помнить, что вокруг них был жестокий мир, и он учил мальчика жить в нем.

Он услышал в углу звуки, напоминающие работу грызуна, тихое шуршание; он лежал не шевелясь и прислушивался. Наконец, он услышал, как мальчик тихо встал со своего места, подошел к столу, тихо выложил на стол монеты, а затем вернулся на свой матрац.