Галина Усова - Будешь помнить одно моё имя…

— А синяя птица, оказывается, все время была здесь! — с торжеством заявлял он, захлопывая за собой входную дверь.

Низкая обитая железом дверь в какой-то подвал неожиданно напомнила ему дверь их квартиры. Павел Сергеевич резко остановился. Кажется, за дверью слабо плещет вода. На ржавом железе двери белел странный рисунок, похожий на детский. Тяжелый висячий замок на круглых дужках не заперт. Что там плещется?

Из-за его плеча Миша уставился на странно знакомый рисунок, белевший на ржавой двери. Где он недавно видел точно такой узор? Искривленное ветром деревцо без листьев… Ах да, молния. Во время взрыва была точно такая молния. Удивительно — будто отпечаталась на этой двери. Миша только хотел сказать об этом Павлу Сергеевичу, как тот сорвал замок с петель и вбежал внутрь.

Он спустился по крутой лестнице в длинный темный коридор и пробирался по нему, точно в кошмарном сне, пока не оказался в ванной комнате. Она как раз принимала ванну. Воду, как крышка, прикрывал плотный слой белой шипящей пены, торчало только ее лицо, такое до боли знакомое лицо. Она ничуть не удивилась.

— Это ты, — сказала она равнодушно. — Вовремя пришел. Подашь мне полотенце.

— Послушай, — сказал он хрипло. — Послушай. Что происходит?

Она приподнялась, высунув из густой пены голову и плечи:

— Ничего. Ровным счетом ничего.

— Уже подавать полотенце? — спросил он покорно.

Она пожала мыльными плечами:

— Разве не видишь — я не вымылась! Что за спешка?

Почему ее так раздражают его заботы? Что он плохого сделал?

— Что же случилось с нами? С нашей любовью? Куда ушла она?

— А куда уходит все, Павлик? Куда уходит время?

— Но любовь… Как мы ее не сохранили?

— Ты хороший человек, Павлик. И был мне очень хорошим мужем. Никогда у меня не будет такого. Ты старше, на тебя можно было опереться. Теперь не на кого. Я старше всех, а все моложе меня. Это так тяжело, Павлик. Плохо, когда женщине не на кого опереться.

— Но почему тогда… Почему ты не вернешься ко мне?

— Ты же знаешь. Я тебя больше не люблю.

— Но почему, почему?

— Прости, Павлик, любовь не спрашивает — почему. Так получилось. Не сердись. Наверно, мне всегда хотелось любить кого-то, кто ближе тебя. Более равного мне, что ли.

— Кто же тебе равен? Лощеный эгоист, который тебя бросил? Или мальчишка — долговязый очкарик?

— Не знаю. Я только пыталась найти себе пару…

— Павел Сергеевич! — кричали над ухом. — Вы меня слышите?

Он сидел на ступеньках, упираясь головой в теплую стенку. И вовсе не в подвал эта дверь, теперь он знает. Там ванная, она моется, она ждет полотенце…

— Павел Сергеевич! — отчаянно кричал Миша. — Встаньте, попробуйте по ступенькам подняться. У меня сил не хватит вас вытащить.

— Зачем вытащить? — тупо спросил он. — Ты что, из ванной меня выволок?

Кровь бросилась в лицо. Мальчишка видел, как она моется!

— Из ванной? Там только подвал, темный и захламленный.

Господи, так и ее не было? А разговор? Слышал ли Миша разговор? Павел Сергеевич положил ладонь на теплую притолоку и словно ощутил пульсирующую кровь родного человека, живую кожу ее.

— Павел Сергеевич!

Как сюда попал Миша?

— Павел Сергеевич! Оторвитесь от притолоки!

Что ему надо, этому длинному очкарику? Мальчишка, щенок. Оторваться от своего — что же тогда останется? Что останется?

— Дайте руку! Встаньте же!

Павел Сергеевич подчинился жесткому, требовательному голосу — с усилием, точно прерывающему сон звону будильника. Шатаясь, поднялся по ступенькам — на верхней лежала совсем почерневшая веточка миндаля. Где он ее видел? А, он сам ее сорвал недавно. Неужели не сто лет назад?

— Слушай, ты что-нибудь понимаешь? — хрипло спросил он.

Миша поправил очки:

— Догадываюсь. Какое-то преобразование пси-поля. Ну, вам же известно о преобразовании различных полей — магнитного, силового…

— Все виды энергии тождественны, — устало припомнил Павел Сергеевич.

— Вот-вот. Пси-поле, — повторил Миша. — Мы пытались его усилить, чтобы преобразовать. Ничего не выходило. А сегодня утром получилось нечто вроде замыкания в нашей установке. Хорошо, если это только перегрузка.

— Так… — Павел Сергеевич повернул боком «сундук» и уселся на него. У него вдруг ослабели ноги.

Миша опустился рядом на мягкую траву, зачем-то протер очки, закурил. «Ничего, кажется, парень, — подумал Павел Сергеевич. — Молод только. Поймет она, что этот тоже ей не пара. А может, уже поняла? Она только пыталась найти пару…» Он тихо спросил:

— Думаешь, есть надежда, что она…

— Не знаю, — сказал Миша. — Надо искать. Ее лучи нам сигнализируют — возможно, она жива.

— Постой, а где же ты был во время аварии?

— Да так… Встал рано, бродил по степи.

В последнее время она все нервничала, устраивала сцены. И все боялась, что мама опять захочет писать в парторганизацию. В Ленинграде Мише казалось, что многие осложнения на биостанции отпадут сами собой. Время шло, а лучше не становилось.

— Любишь ее? — спросил Павел Сергеевич.

— Да, — просто ответил Миша.

— Так мне сразу и показалось, когда я тебя увидел, еще в Ленинграде, — вздохнул Павел Сергеевич.

— Погляди, что там такое? Видишь?

Миша заслонил ладонью стекла очков, чтобы не отсвечивало садящееся солнце. Они шли по узкому немощеному переулочку. Если бы не поблекшие и покоробившиеся листья недавно таких свежих растений, ничто не напоминало бы о снеге. Переулок упирался в Социалистическую улицу — по ней ходили автобусы, соединявшие поселок с городом и с биостанцией. Сейчас Социалистическая, как и другие улицы, вымерла, затихла. Только отсвечивали на солнце аккуратно выкрашенные щиты с номерами и расписанием автобусов.

Ахнув, Миша невольно остановился. Почудилось, что улица так и кишит огромными крокодилами, покрытыми крупной серой чешуей, они вздыбливали серые спины, шумно били хвостами, будто кто-то невидимый внезапно потревожил их стадо. Откуда здесь, в отдалении от воды, в высохшей степной местности, могли взяться эти гигантские пресмыкающиеся? Он снова услышал Павла Сергеевича:

— Видишь? Диабаз шевелится. Будто — мостовая ожила.

— Диабаз? Ах да, конечно. Откуда бы тут взяться крокодилам?

— Крокодилам? — не понял Павел Сергеевич. — А вообще похоже! Этакий взбесившийся крокодилий питомник!

Значит, это всего только гладкие камни мостовой. Хотя в известном смысле было бы легче, если бы это корчились и ходили ходуном живые крокодилы, а не бездушная каменная мостовая.

— Не пройти, — понял Павел Сергеевич. — Куда теперь?

А сам вспомнил: однажды шли вдвоем по пляжу и вдруг она дернула его за руку:

— Смотри, смотри! Зайчик!

— Где, какой зайчик? — недоумевал он.