Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 8

Однажды он вернулся домой с пустой миской. Баслим не сказал Торби ни слова, но тот сам пустился в объяснения:

— Слышь, пап, я здорово поработал!

Он достал из набедренной повязки красивый шарф и гордо развернул его.

Но Баслим не улыбнулся и даже не прикоснулся к шарфу.

— Где ты это взял?

— Позаимствовал.

— Это ясно. У кого?

— У дамы. У красивой такой, нарядной.

— Дай-ка взглянуть на метку. М-да… похоже, это леди Фасция. Да, наверное, очень мила. Однако почему ты не в тюрьме?

— Ой, пап, ну с чего вдруг? Это было так легко. Меня Зигги научил, он все эти штучки знает, он такой ловкий! Видел бы ты его в деле!

Баслим задумался. Можно ли привить понятие о нравственности бродячему котенку? Старик решил не пускаться в абстрактные этические словоизлияния, чтобы объяснить мальчику, что к чему. Ни в прошлом, ни в его нынешнем окружении не было ничего, что научило бы его мыслить на таком уровне.

— Торби, ты хочешь сменить профессию? Почему? Нищенствуя, ты платишь положенную дань полицейским, взносы в гильдию, делаешь подношения в храме в дни праздников и живешь себе без забот. Разве мы когда-нибудь оставались голодными?

— Нет, пап, но ты взгляни на него! Он, наверное, стоит целый стеллар!

— По моей оценке — не меньше двух. Но скупщик краденого даст тебе за него два минима, да и то, если расщедрится. В миске для подаяний ты больше бы принес.

— Ну… я еще научусь как следует… Это куда интереснее, чем нищенствовать. Ты бы посмотрел, как работает Зигги!

— Я видел. Он и впрямь искусник.

— Самый лучший!

— И все-таки, по-моему, он работал бы еще лучше, будь у него две руки.

— Ну, может, и так, хотя в деле нужна всего одна. Но он учит меня работать и левой, и правой.

— Это хорошо. Вероятно, тебе небесполезно будет узнать, что может настать день, когда и ты недосчитаешься одной руки, как это произошло с Зигги. Ты знаешь, как он потерял руку?

— Ну?

— Тебе известно, какое полагается наказание, если тебя ловят?

Торби не ответил, и Баслим продолжал:

— Попадаешься в первый раз — теряешь руку. Вот какой ценой Зигги постиг премудрости своего занятия. Да, он хорош, потому что до сих пор живой и в деле. Но знаешь ли ты, как наказывают, если попадаешься вновь? Отнюдь не лишением второй руки. Ты знаешь, как?

Торби проглотил слюну.

— Ну, точно не…

— Думается, ты об этом слыхивал, только вспоминать не хочешь, — Баслим чиркнул большим пальцем по горлу. — Вот что ждет Зигги в следующий раз. Его укоротят. Судьи Его Светлости полагают, что, если парень не усвоил первый урок, он не усвоит и второй. И его просто укорачивают.

— Но я не попадусь, пап! Я буду жуть какой осторожный… как сегодня. Даю слово!

Баслим вздохнул. Да, этот ребенок верит, что уж с ним-то ничего подобного не случится.

— Торби, принеси-ка мне купчую на тебя.

— Зачем, пап?

— Принеси, принеси…

Мальчик достал купчую, и Баслим перечитал ее; «Один ребенок мужского пола, регистрационный номер (выколот на левом бедре) ВХК40367», — девять минимов и пошел вон, нищий!

Старик посмотрел на Торби и с удивлением заметил, что с того памятного дня парень вырос на целую голову.

— Принеси мой карандаш. Я дам тебе вольную. Я все время хотел это сделать, но казалось, что можно не спешить. Но теперь сделаю, а завтра поутру ты пойдешь в императорский архив и все оформишь.

У Торби отвисла челюсть.

— Зачем, пап?

— Разве ты не хочешь быть свободным?

— Э… ну, пап… мне нравится быть твоим.

— Спасибо, мальчик, но я вынужден так поступить.

— Ты хочешь сказать, что выгоняешь меня?

— Нет, можешь остаться, но только как вольноотпущенник. Видишь ли, сынок, за деяния рабов отвечают хозяева. Будь я из благородных, меня бы просто оштрафовали за твой проступок. Но коль скоро я… В общем, если я потеряю еще и руку, как потерял ногу и глаз, мне, наверное, не выжить. Поэтому лучше тебя освободить, если ты собрался осваивать ремесло Зигги. Такой риск — слишком большая роскошь для меня. Я и так уже слишком многого лишился. Пусть бы уж меня лучше сразу укоротили. Придется тебе жить на свой страх и риск.

Он не щадил Торби и не сказал ему, что на бумаге закон был куда суровее, чем на практике. Провинившегося раба чаще всего просто конфисковали, продавали, а стоимость его шла на возмещение убытков потерпевшего, если владелец раба был не в состоянии расплатиться сам. В том случае, если владелец оказывался простолюдином и судья считал, что он несет реальную ответственность за проступок раба, его могли подвергнуть еще и порке.

И тем не менее Баслим верно изложил закон. Коль скоро хозяин вершит суд и расправу над своим рабом, стало быть, он и отвечает за действия последнего. И может быть даже казнен.

Торби начал всхлипывать. Впервые со времени начала их отношений.

— Не отпускай меня, пап… Ну, пожалуйста! Я должен быть твоим!

— Очень сожалею, сынок, но… Впрочем, я ведь сказал: ты не обязан уходить.

— Ну, пожалуйста, пап… Я больше ничего не украду!

Баслим взял его за плечо.

— Взгляни-ка на меня, Торби. Хочу предложить тебе уговор.

— Все что угодно, пап. До тех пор, пока…

— Погоди, сперва выслушай. Я сейчас не буду подписывать твои бумаги, но я хочу, чтобы ты дал мне два обещания.

— Ну конечно! Какие?

— Не спеши. Во-первых, ты должен обещать, что никогда ничего ни у кого не украдешь. Ни у дам, что ездят в портшезах, ни у нашего брата. У первых воровать слишком опасно, у вторых… позорно, хотя вряд ли ты понимаешь, что значит это слово. Во-вторых, обещай, что никогда мне не соврешь. О чем бы ни шла речь.

— Обещаю… — тихо сказал Торби.

— Говоря о вранье, я имею в виду не только деньги, которые ты от меня утаиваешь. К слову сказать, тюфяк — неважный тайник для денег. Посмотри мне в глаза, Торби. Ты знаешь, что у меня есть кое-какие связи в городе?

Мальчик кивнул. Ему приходилось носить записки старика в странные места и вручать их странным людям.

— Если будет замечено, что ты воруешь, со временем я об этом узнаю. Если ты солжешь мне, со временем я разоблачу тебя. Будешь ли ты врать другим — твое дело, но вот что я тебе скажу; прослыть лгуном — все равно что лишиться дара речи, потому что люди не прислушиваются к шуму ветра, это уж точно. Итак, в тот день, когда я узнаю, что ты воровал… или когда ты соврешь мне… я подписываю твои бумаги и освобождаю тебя.

— Хорошо, пап…

— Но это еще не все. Я вышвырну тебя пинком со всем достоянием, которым ты владел, когда я купил тебя, — лохмотьями и полным набором синяков. Между нами все будет кончено. И если я когда-нибудь снова увижу тебя, то плюну на твою тень.

— Хорошо, пап… Я не буду никогда, пап!

— Надеюсь. Ложись спать.

Баслим лежал без сна и с тревогой думал о том, что, возможно, он слишком суров. Но, черт побери, разве не суров этот мир? Разве он не обязан научить ребенка жизни в этом мире?