Яна Завацкая - Холодная зона

Ли умолкла. Она вдруг вспомнила Бинха, и ей стало неловко. Она примерно знала, что он бы сказал на это. Нечего было и начинать — она ведь знает ответ.

— Ты хочешь сказать, что Генплан должен больше средств уделять на развитие отсталых очагов и меньше — на Космос? — уточнила Маша, — по-моему, они и так все время об этом спорят. Как трансляцию с Совета ни посмотришь — так спорят. Ведь у нас строй, где все должно быть для человека и удовлетворения его потребностей… а получается неизвестно что. Какое-то форсирование науки — когда еще социальные потребности не удовлетворены.

— Да, именно, — кивнула Ли, — хотя на самом деле я понимаю, почему так. Марс — это тоже потребность. Но не отдельных людей, а всего человечества. Человечество важнее отдельных личностей. Отказавшись от развития, оно рискует потерять драйв. Потом… есть люди, способные и желающие помогать другим, работать для других людей. А есть те, кто хочет открывать новое, искать, рисковать. Общество должно предоставить возможности и тем, и другим. Ну и потом… орбитальный пояс и закрепление на Луне имеют большое оборонное значение. У нас же еще ФТА есть.

— Ну вот ты все и объяснила, — хмыкнула Машка. Она откинулась на железном стуле и опасно покачивалась на двух ножках, вцепившись пальцами в стол.

— Осторожнее, брякнешься! Не знаю, Маш. Иногда я это понимаю. Иногда — нет. Я вообще людей не понимаю. Вот мои родители… ведь у них было все, они не нищие из призонья. Их вообще интересовало только — денег накопить и детей обеспечить, как будто дети помрут без них, и как будто нам с Димкой нужно какое-то их барахло. И ведь таких людей, как мои предки — вообще большинство, если вдуматься! До сих пор большинство. Ну не все, конечно, нарушают закон, но…

— Я тоже плохо понимаю людей, — согласилась Машка, — ну их на фиг! Я лучше уравнения порешаю.

— А мне интересны люди. Уравнения тоже — но и люди. Они… такие странные. Они одновременно и бедствие, и зло — и единственные носители разума, единственные, кто может справиться с энтропией безмозглого мира. Как это получается? Как остановить зло, как построить отношения между людьми, чтобы они были коммунистическими?

Это очень трудно.

— Ну вот вырастешь, тебя выберут в Совет… выберут, выберут, — пообещала Машка, — ты у нас такая вся… коммунистка. И там будешь решать, на что лучше средства направить — нам на Марс кинуть или на детский садик в Уфалее.

— Это ладно, — вздохнула Ли, — как бы не пришлось эти средства направлять на оборонку в основном. На лазеры, ракеты и прочую муть. Один раз ведь социализм уже рухнул, не выдержав такого напряжения. ФТА — вот что сейчас самое главное!

Машка качнулась сильнее и рухнула на пол спиной, вместе со стулом. Ли вскочила и прыгнула на нее, но Машка уже поднималась, хохоча; Ли толкнула ее обратно, и девчонки покатились по полу, неуклюже борясь друг с другом и покатываясь со смеху.

Ли хотелось запомнить каждое мгновение полета. Как их везли в допотопном «Икарусе» к взлетному полю. Как проходили КПП, рамки, обыск. Дальше — путь в автокаре до взлетной площадки. Исполинские «леса» вокруг ракеты, уходящие в небо. Открытая лифтовая площадка, замирание сердца (вдруг что-то случится? Вдруг это последний взгляд на Землю?) Вид космодрома, строящихся взлетных конструкций, снующие кары. Ринат, необычно бледный и молчаливый. Все-таки всем страшно! Вон Мишка, занявший четвертое место, непрерывно пытается острить, лучше бы помолчал уж. Расселись в кресла — и страх куда-то исчез. Как на обычном самолете — что тут такого? Космический экскурсовод, уже пожилой дядька Николай Иванович рассказывал о взлете и деталях строения отделяемых ступеней, об устройстве «Бурана», но Ли слушала вполуха. Сердце в волнении стучало.

Взлет. Отрыв. Нарастающая перегрузка вдавливает в кресло (нет, совсем не как в самолете!) Машка вот частенько тренировалась в Сталинградском Космоцентре, в клубе юных космонавтов. А для Ли все это в новинку. Кажется, глаза сейчас из орбит вылезут! Как же долго это длится. Кого-то там тошнит сзади…

Иллюминатор где-то далеко впереди, через него ничего не видно. А жаль. Ощущение — трясешься в железной коробке, которую швыряет по воле стихий.

И вот наконец — неожиданная легкость, и желудок взмывает под сердце. Вот теперь как раз время для тошноты. Хорошо еще, что они не завтракали.

Но через некоторое время это ощущение проходит. «Буран» на орбите. Тело удивительно легкое, и только ремни удерживают от того, чтобы воспарить. Занятно смотреть на собственные руки, без всякого напряжения мышц плавающие в воздухе. Кто-то там уже плеснул водой, и по салону плавает водяной шарик. Авторучки, разная мелочь, даже чей-то комм — не закрепили. Николай Иванович (чем-то напоминающий скульптуру Ватника) рассказывает про стыковку.

Стыковка — через двадцать минут. Из салона, конечно, ничего не видно — что-то трясется, на время исчезает невесомость, потом появляется опять.

Все отстегиваются и переходят на станцию.

Здесь оказалось гораздо интереснее!

Ли снимала на комм все, что только было можно. Но все равно потом разглядывая записи, невозможно было вновь почувствовать все это — воздух, пахнущий озоном, зеленые плети вьюнка вокруг генераторов и пультов, веселых космонавтов в голубых костюмах, ловко и умело — в отличие от экскурсантов — плавающих в своей невесомости, словно дельфины в воде. Жесткий холод скоб, по которым перебирались в обсерваторию. Вкус космического завтрака из тюбиков и пакетиков.

Ну и конечно же, великолепные снимки в обсерватории, уникальная техника, подобной Ли не видела даже в Пулково. Разъяснения начальницы астрономической вахты Евы Виртанен — Ли впитывала каждое слово, хотя все писалось на комп.

Очередь к иллюминатору. И наконец — звезды. Отсюда был виден краешек гигантского, пятнадцатиметрового зеркала здешнего рефлектора — оно поражало само по себе. И звезды, немерцающие и огромные, будто нарисованные. Странно, подумала Ли, через атмосферу звезды кажутся более живыми. Может быть, это просто привычка видеть их так. Зато какие они здесь большие, как их много, и как хорошо различима даже мелочь, которая в ясную безлунную ночь на Земле кажется звездной пылью. На эти звезды можно было смотреть до бесконечности, даже просто любуясь, находя знакомые созвездия и «любимцев».

Ли сидела у иллюминатора не менее часа, пока ее не стащила Машка и не поволокла к астрографу, потому что Виртанен предложила каждому сделать снимок звездного неба на память.

Возвращение в школу для Ли было в буквальном смысле — с небес на землю. Она с энтузиазмом включилась в учебу и работу, но ей казалось — с этого времени в душе поселилось звездное небо. Невозможно забыть об этом. Невозможно жить, как раньше, потому что это небо — бескрайнее, бесконечное — не дает разрастись суете.