Дональд Уэстлейк - Белая ворона

В машину Гроуфилда запихивали с великим трудом. Его то и дело били разными частями тела о металл; доброхоты вопили, подавая друг - другу советы; потом Гроуфилда вытаскивали обратно, и все начиналось сызнова. Кто - то даже спросил:

- Может, дождаться "скорой"?

"Нет, нет" - подумал Гроуфилд, и врач эхом откликнулся на его помыслы, сказав:

- Нет, нет. Промедление в таких случаях порой недопустимо.

"Уж это точно", - подумал Гроуфилд. Доброхоты поднатужились еще раз и, наконец, с грехом пополам запихнули его в машину. Он растянулся на заднем сиденье. Ноги Гроуфилда согнули и засунули в салон в скрюченном положении вслед за туловищем, будто две скатки простыней. Дверца захлопнулась.

После этого события развивались очень быстро. Открылись передние дверцы машины, и Гроуфилд услышал, как врач говорит зевакам:

- Я отвезу его в больницу.

Донесся одобрительный шепоток, машина качнулась - это врач и водитель забрались внутрь, дверцы захлопнулись. Гроуфилд услышал звук запускаемого мотора, почувствовал, как машина дернулась назад, вперед, потом опять назад и, наконец, поехала.

Благодаря открытому глазу Гроуфилд видел два размытых шара - головы врача и водителя. Добрые самаритяне. Кто знает, может, канадцы человечнее своих южных соседей из Штатов.

- Как он? - спросил водитель.

- В порядке, - ответил врач. - Пальто не создало вам неудобств?

- Ни малейших. Я проткнул рукав, как вы и советовали.

- Вот видите? Порой и я дело говорю.

Открытый глаз Гроуфилда пересох, и его жгло, он начинал болеть, потому что Гроуфилд не моргал и, очевидно, не мог моргать. Боль мешала ему сосредоточиться на том, что говорили эти двое на переднем сиденье. А что будет, если его глаз совсем высохнет?

"Проткнуть рукав"? Значит, его отравил водитель!

Доктор повернул голову, хмыкнул и сказал:

- Нет, так не годится.

На лицо Гроуфилда упала тень, большой палец коснулся его века, прикрыл глаз. Потом Гроуфилда опять оставили наедине с его мыслями.

Мысли были невеселые. Он досадовал на себя за то, что променял срок в тюрьме, где мог бы долго жить в довольстве и сытости, на все эти тяготы и лишения. Он мог бы сейчас сидеть в камере, попыхивая сигареткой, почитывая журнальчик, гадать, какое кино будут крутить вечером. А вместо этого лежит, отравленный, на заднем сиденье чьей - то машины и, вполне возможно, приближается к своей могиле, наспех вырытой где - то.

Как он ни тужился, шевельнуться не удавалось. Не получалось даже напрячь мысли. Машина ехала по тряской дороге, и Гроуфилд подскакивал на сиденье, точно кукла в балагане. А поскольку он не знал, что ему сейчас больше по нраву - страх или ярость, то пребывал одновременно и в страхе, и в ярости.

Умирать было страшно, тем более в темноте, среди чужих людей, да еще так глупо, бессмысленно, по милости каких - то неведомых заговорщиков.

Но страх сильнее ярости, и когда машина, наконец, остановилась, Гроуфилд был на грани паники. Если бы он мог броситься наутек, бросился бы. Мог бы молить о пощаде, молил бы. Если мог бы плакать, заплакал бы.

Его коснулись чьи - то руки. Гроуфилд ощутил это. Все его органы чувств были в полном порядке. Нарушилась только обратная связь, по которой команды передаются от мозга к телу. Он был в полном сознании, но совершенно беспомощен, а это самое скверное из всех мыслимых состояний.

Его не очень ласково выволокли из машины. Неужто похоронят заживо? Страх, охвативший Гроуфилда при этой мысли, придал ему сил, и он сумел издать стон - такой тихий и визгливый, что страх усилился еще больше. Неужели это его голос?

Его куда - то понесли по неровной земле, потом втащили в дом. Поступь носильщиков стала легче, ноги затопали по деревянному полу.

Потом Гроуфилда кинули на что - то мягкое и скрипучее. Наверное, на старый диван. Как ему хотелось видеть, как хотелось открыть глаза. Он старался изо всех сил, и в конце концов веки чуть разомкнулись. В образовавшуюся щелку проникла полоска света, но этого было явно недостаточно, чтобы что - то разглядеть.

- Ага, привезли, - послышался незнакомый голос.

- Это было нетрудно, - ответил врач.

- Скоро ли можно будет допросить его?

- Довольно скоро, минут через десять. Он уже начал приходить в себя.

Большой палец снова проворно скользнул по веку, и Гроуфилд обрел зрение. Над ним нависло лицо. Кто - то пытливо разглядывал его. Теперь Гроуфилд видел более - менее отчетливо и смог определить, что эта широкоскулая физиономия, на которой чернели густые усы, принадлежит человеку средних лет.

- А может, и того раньше, - сказал физиономия голосом доктора.

- За вами не следили? - спросил незнакомый голос. В отличие от голосов водителя и доктора, этот звучал без франко - канадского акцента. Но какой - то акцент все - таки присутствовал. Выговор был картавый, но не французский. Может, немецкий? Нет, тоже не то.

Доктор снова пустил в ход большой палец, прикрыл глаза Гроуфилда и, судя по звуку его голоса, отвернулся и отошел.

- Разумеется, нет. Альберт свое дело знает.

Имя Альберт доктор произнес на французский лад - Альбер. Так звали медвежонка из какой - то детской книжки.

Гроуфилд был готов их расцеловать - и Альбера, и доктора, и обладателя незнакомого голоса. Расцеловать, стиснуть в объятиях и одарить сигарами. Значит, он не умрет! Убивать его они не собираются! Он был лишь временно обезжизнен, и они сделали это только затем, чтобы без лишнего шума привезти его сюда и кое о чем расспросить.

Спрашивайте же! Гроуфилд испытывал к ним такую безграничную благодарность, что был готов рассказать все.

Он жив, и пускай себе спрашивают, что хотят. В конце концов, какое ему дело до всей этой возни. Спрашивайте! Спрашивайте! Он ждет не дождется, когда кончится действие наркотика, чтобы дать ответы на любые вопросы.

Тем временем голоса отдалились, и Гроуфилд уже не мог раэобрать, о чем идет речь. Трое собеседников по - прежнему были в комнате, но не рядом с ним. И говорили они полушепотом. Эти люди, несомненно, понимали, что Гроуфилд слышит их, что он в сознании. Вероятно, им надо было посекретничать. Пусть себе шепчутся, он их вполне понимает и не обижается. Он ведь жив, не так ли? Чего же еще желать?

Да, он определенно жив. И тело уже мало - помалу начало подтверждать этот вывод. Руки и ноги заболели, как болят обмороженные пальцы, когда отогреваются. Боль, правда, сосредоточилась не в пальцах, а в локтях, коленках, плечах, щиколотках и запястьях, в суставах пальцев, шее и крестце - короче, во всех сухожилиях. Их ломало и крутило все сильнее. Жизнь возвращалась и мстила за свое временное изгнание.

Гроуфилд застонал. Это не входило в его планы, он предпочел бы не нарушать тишину, но все - таки застонал. И в ответ услышал голос доктора из дальнего угла: