Вероника Рот - Дивергент

Передо мной ограда из сетки с колючей проволокой наверху. Я подхожу ближе и замечаю, что она тянется дальше, чем видит глаз, перпендикулярно горизонту. За оградой – небольшая рощица, в основном из мертвых деревьев. По ту сторону ограды расхаживают сторожа-лихачи с ружьями.

– За мной, – произносит Четыре.

Я держусь поближе к Кристине. Мне не хочется этого признавать, даже перед собой, но рядом с ней мне спокойнее. Если Питер начнет надо мной насмехаться, она встанет на мою сторону.

Я молча браню себя за трусость. Оскорбления Питера не должны меня волновать; необходимо сосредоточиться на том, чтобы научиться драться как следует, а не на том, как я сплоховала вчера. И я должна стремиться – если не уметь – защищать себя самостоятельно, а не полагаться на других.

Четыре ведет нас к воротам, широким, как дом, и выходящим на потрескавшуюся дорогу к городу. Когда я в детстве приезжала сюда с семьей, мы ехали на автобусе по этой дороге и дальше, к фермам Товарищества, где мы в насквозь пропотевших рубашках целыми днями собирали помидоры.

Снова колет в груди.

– Если вы не попадете в пятерку лучших по результатам инициации, вероятно, вы окажетесь здесь, – говорит Четыре, подходя к воротам. – Став сторожами, вы сможете немного продвинуться по службе, но не слишком. Получите возможность патрулировать за пределами ферм Товарищества, но…

– Зачем патрулировать? – спрашивает Уилл.

Четыре дергает плечом.

– Полагаю, вы узнаете это, если окажетесь здесь. Как я уже говорил. В большинстве случаев те, кто сторожит ограду в юности, сторожат ее и дальше. Если вам от этого легче, кое-кто уверяет, будто это не так уж и плохо.

– Ага. По крайней мере, нам не придется водить автобусы или прибираться за другими, как бесфракционникам, – шепчет Кристина мне на ухо.

– А вы какого ранга достигли? – спрашивает Питер Четыре.

Я думала, что Четыре промолчит, но он спокойно смотрит на Питера и отвечает:

– Я был первым.

– И вы выбрали это ? – Глаза у Питера большие, круглые и темно-зеленые. Они могли бы показаться невинными, если бы я не знала, какой он ужасный человек. – Почему вы не предпочли работу в правительстве?

– Не захотел, – равнодушно отвечает Четыре.

Я вспоминаю, что он сказал в первый день о работе в диспетчерской, откуда лихачи наблюдают за безопасностью города. Мне сложно представить его там, в окружении компьютеров. Для меня он неразделим с тренировочным залом.

В школе нам рассказывали о фракционных работах. У лихачей ограниченный выбор. Мы можем сторожить ограду или следить за безопасностью города. Можем трудиться в лагере Лихости – наносить татуировки, изготовлять оружие или даже сражаться друг с другом на потеху зрителям. Или работать на лидеров Лихости. Пожалуй, это лучший для меня вариант.

Единственная проблема в том, что мой ранг ниже некуда. И я могу стать бесфракционницей в конце первой ступени.

Мы останавливаемся у ворот. Несколько сторожей-лихачей глядят в нашу сторону, но немногие. Они слишком заняты тем, что тянут створки ворот, в два раза выше и в несколько раз шире себя, чтобы пропустить грузовик.

Бородатый водитель в шапке улыбается. Он останавливается сразу за воротами и выходит. Кузов грузовика открытый, и несколько других товарищей сидят среди штабелей из ящиков. Я приглядываюсь к ящикам – в них лежат яблоки.

– Беатрис? – окликает молоденький товарищ.

Я дергаю головой при звуке своего имени. Один из товарищей в кузове грузовика стоит. У него кудрявые светлые волосы и знакомый нос с широким кончиком и узкой переносицей. Роберт. Я пытаюсь вспомнить его на Церемонии выбора, но на ум ничего не приходит, кроме стука сердца в ушах. Кто еще перешел? Может, Сьюзен? Есть ли в этом году неофиты-альтруисты? Если Альтруизм потерпел неудачу, это наша вина – Роберта, Калеба и меня. Меня! Я отгоняю неприятную мысль.

Роберт выпрыгивает из грузовика. На нем серая футболка и джинсы. После мгновенного замешательства он идет ко мне и заключает в объятия. Я застываю. Только товарищи обнимают друг друга при встрече. Я не шевелю ни единой мышцей, пока он меня не отпускает.

Его улыбка тает, когда он смотрит на меня более пристально.

– Беатрис, что случилось? Что у тебя с лицом?

– Ничего, – отвечаю я. – Просто тренировка. Ничего.

– Беатрис? – переспрашивает гнусавый голос рядом со мной. Молли складывает руки на груди и смеется. – Это твое настоящее имя, Сухарь?

Я бросаю на нее взгляд.

– А ты думала, Трис сокращение от чего?

– Ой, ну не знаю… от тряпки?

Она касается подбородка. Если бы ее подбородок был больше, он мог бы уравновесить нос, но он скошенный и почти сливается с шеей.

– Нет, погоди, «тряпка» не начинается с «трис». Я ошиблась.

– Не надо с ней ссориться, – мягко произносит Роберт. – Меня зовут Роберт, а ты кто?

– Та, кому наплевать, как тебя зовут, – отвечает она. – Шел бы ты обратно в свой грузовик. Мы не должны якшаться с членами других фракций.

– Шла бы ты подальше от нас! – рявкаю я.

– И то правда. Не буду мешать обжиматься, – отвечает она и с улыбкой уходит.

Роберт с грустью смотрит на меня.

– Они не кажутся хорошими людьми.

– Некоторые из них.

– Знаешь, ты можешь вернуться домой. Уверен, Альтруизм сделает для тебя исключение.

– С чего ты взял, что я хочу домой? – Мои щеки пылают. – Думаешь, я не справлюсь, или что?

– Дело не в этом. – Он качает головой. – Не в том, что не справишься, а в том, что не стоит. Ты заслуживаешь счастья.

– Я выбрала Лихость. И точка.

Я смотрю Роберту за плечо. Похоже, сторожа-лихачи закончили проверять грузовик. Бородач садится за руль и закрывает дверцу кабины.

– И кроме того, Роберт… Я хочу от жизни не только счастья.

– А ведь это бы все упростило, правда? – замечает он.

Прежде чем я успеваю ответить, он касается моего плеча и поворачивается к грузовику. У девушки в кузове банджо на коленях. Она начинает бренчать на нем, когда Роберт устраивается внутри, и грузовик трогается с места, увозя от нас звуки банджо и переливчатый голос девушки.

Роберт машет мне, и я мысленно вижу еще одну возможную жизнь. Вижу, как сижу в кузове грузовика, подпеваю девушке, хотя никогда раньше не пела, смеюсь, когда попадаю мимо нот, взбираюсь на деревья за яблоками; всегда в покое, всегда в безопасности.

Сторожа-лихачи запирают ворота. Замок – снаружи. Я прикусываю губу. Почему они запирают ворота снаружи, а не изнутри? Можно подумать, они не сторожат нас от опасности, а не хотят выпускать.

Я отгоняю эту нелепую мысль.

Четыре отходит от ограды, где только что разговаривал с лихачкой с ружьем на плече.

– Боюсь, у тебя талант принимать неразумные решения, – произносит он в футе от меня.