Митчел Уилсон - Живи с молнией

- Боже мой, почему тебе пришло это в голову?

- Вчера ему, по-видимому, казалось, что ты на него злишься за это.

- Он так тебе сказал? - грустно спросил Эрик. - Неужели он так и сказал?

- Вот почему я и спросила, не говорил ли ты с ним сегодня о письме. Я рада, что между вами ничего не произошло. Тони рассказал мне о сегодняшней речи и о впечатлении, которое она произвела на всех вас. Когда ты пришел домой, я сразу заподозрила что-то неладное. Но ведь Хьюго знал, что ты хочешь отказаться от предложения Арни, правда?

- Он не мог не знать.

- Ну, слава богу. По крайней мере он знал, что, какие бы дела ни творились вокруг, ты его не предашь. И тебе не в чем себя упрекать.

- Тебя только это и беспокоит? - спросил он. - Только то, что у меня на душе?

Она с жалостью посмотрела на него, и Эрик понял, что окончательно выдал себя.

- Значит, ты все-таки сердился на него, - сказала она. - И на меня тоже. Да, пожалуй, я это знала со вчерашнего дня.

- Почему же ты молчала, Сабина? Почему ты не заставила меня высказаться и облегчить душу?

- Мне не хотелось, чтобы тебе было стыдно за себя.

- Но мне все равно стыдно, - сказал он. - Знаешь, когда ночью не спится, так часов около трех утра вдруг впадаешь в тоску, начинаешь все видеть в черном свете, и тебе кажется, что все тебя обманули и предали; а утром проснешься - и все эти гнетущие мысли рассеиваются, и мрачные решения, которые надумываешь ночью, кажутся глупыми, такими, какие они на самом деле и есть. Для меня эта история с письмом - такой же ночной кошмар, но только продолжавшийся и днем. - Он покачал головой. - Мне нечем оправдаться, кроме того, что прошлая неделя, а может быть, и весь прошлый месяц для меня был вот такой бессонной ночью. Может, я просто слишком устал, а может, все дело в том, что мне уже перевалило за тридцать пять. Скажи мне, дорогая, можешь ты посочувствовать дураку?

- А разве ты нуждаешься в сочувствии? - спросила Сабина, и Эрик догадался, что она улыбается.

- Пожалуй, нет, - засмеялся он. - Это я просто так, чтобы ты что-нибудь сказала. - Она взяла его за руку. Они шли, тесно прижавшись друг к другу, как, бывало, в прежние времена, и она сказала:

- Милый, мои слова - это самое малое, что я могу тебе дать, и ты это знаешь.

- Да, правда. Но видишь ли, дорогая, я хотел бы быть тебе лучшим мужем. Меня всегда это угнетало, - признался он. - И я буду лучше, вот увидишь.

- Ты и так хороший муж. Ты оказался таким, как я и думала. Я ничего другого и не ждала, ничего другого и не требовала. Помнишь наше первое лето в Провинстауне? Как-то на пляже я тебе сказала, чтоб ты не думал о том, каким я хочу тебя видеть, и остался бы самим собой. Таким я тебя полюбила, и больше мне ничего не нужно.

- Но ты заслуживаешь лучшего. Ты могла бы гораздо удачнее выйти замуж.

Она снова засмеялась.

- Нет, - сказала она, - если ты такого мнения о себе, значит, я права... Это лишний раз доказывает, что ты очень плохо разбираешься в людях.

Они шли пешком до своего отеля и тихо разговаривали; давно им уже не было так легко друг с другом, даже во время пауз. Через некоторое время он понял, что начинает за ней ухаживать, как влюбленный; и в самом деле, он сейчас любил ее еще сильнее, чем когда-либо раньше. Теперь всякий раз, как он взглянет на нее или подумает о ней, перед ним будет вставать ее образ, каким его видел Хьюго. И сама любовь его стала богаче, словно любовь Хьюго передалась ему по наследству, словно этот единственный светлый луч в мрачной жизни Хьюго пережил его смерть. Сабина тоже чувствовала эту перемену и была ею взволнована; так они шли рука об руку, ощущая в себе какую-то новую душевную близость.

Шагая рядом с ней, Эрик вспомнил, как когда-то давно они гуляли вместе. Однажды в зимний вечер, задолго до свадьбы, они проходили по площади Колумба мимо продавца цветов и неожиданно решили пойти в гостиницу.

Ему захотелось спросить Сабину, помнит ли она ту ночь. Конечно, она помнит, но он решил не спрашивать. Как ни приятны эти воспоминания, их уже не оживишь. Трудно возродить то, что было пятнадцать лет назад. С тех пор они во многом изменились и будут меняться впредь.

Всякие попытки в точности повторить прошлое сейчас были бы просто жалкой и ненужной подделкой. От прошлого у них осталась только глубокая нежность друг к другу, взаимное уважение и влечение. Этим наследством надо дорожить, беречь его. Только глупцы могут пренебрегать им - ведь в нем единственное спасение от гибельного внутреннего одиночества.

Эрик и Сабина до самого дома больше не говорили о Фабермахере, но оба думали о нем, хотя и по-разному. Эрику не приходило в голову спрашивать, сможет ли он жить, если Фабермахер при всем своем таланте, при всех своих возможностях не нашел другого выхода, кроме смерти.

Для Эрика не существовало безвыходных положений в жизни, и он верил, что всегда найдет выход. Он приложит к этому все силы, он не даст себя победить окончательно.

Вашингтон оказался слишком обширным полем сражения - ну что ж, он найдет себе другое, по силам. Выбор принадлежит ему, следовательно, и преимущество останется за ним.

И в эту минуту он понял, что вступил в такой период своей жизни, когда внешний блеск тускнеет, когда мечтания и романтика уже не привлекают. Он находится сейчас в таком состоянии, что может с безжалостной объективностью оценивать себя и свои силы. Если он сейчас сделал бы неверный шаг, то покатился бы под гору независимо от всех материальных успехов, которых мог бы достичь. Но если он выбрал правильный путь, то ему еще доступно все счастье, какое только возможно в этом мире.

В тридцать шесть лет Эрик пережил достаточно и смело может держать перед собой ответ. После недели напряженной борьбы, пережив не одну трагедию, он мог только благодарить небо за то, что сумел сделать правильный выбор и остался таким, каким ему хотелось быть, - в глазах тех, кого он любил, и в своих собственных.