Филип Фармер - Легенды Мира Реки. Тайны Мира Реки: Рассказы

Боуи отчаянным жестом двинул Эйхмана кулаком в живот. Немец застонал от боли, но отказался выпустить противника. Краешком глаза Боуи заметил, как Голиаф подковылял ближе, массивная дубинка поднялась для смертельного удара. Если ему не вырваться, Боуи — мертвец.

Для тонкостей времени не оставалось. Вытянув назад руку, державшую кинжал, Боуи погрузил лезвие глубоко в бок Эйхмана. С силой изогнувшись, Боуи продвинул оружие как можно глубже в желудок нациста. Кровь и кишки, как после взрыва, ударились Боуи в спину. С отвратительным бульканьем немец бездыханным упал на землю.

Когда прекратилось давление на его шею, Боуи перекатился набок как раз в ту секунду, когда сокрушительная дубинка Голиафа опустилась. Техасец вскричал от боли, когда массивный кусок дерева задел его левое плечо. Глотая слезы боли, он с трудом поднялся на ноги.

Голиаф стоял неподвижно, разглядывая безжизненное тело Адольфа Эйхмана. Медленно гигант поднял глаза и поискал ими Боуи. В его взгляде сверкнуло безумие.

— Ты убил господина, — объявил великан. Глубоко дыша, он поднял массивные руки к лицу, предоставив забытой дубинке упасть на землю. — Он был Господин — Господин! Да я тебя за это на куски разрублю!

Боуи с руганью отступил от великана подальше. Его плечо дьявольски болело. Дубинка, вероятно, сломала ему несколько костей. Шее тоже было не лучше. А Голиаф теперь стал безумным, по-настоящему безумным. Пора принимать отчаянные меры.

С трудом поворачиваясь назад, Боуи молил Бога, чтобы Голиаф оставался неподвижным еще на несколько секунд. Торберг Скафхогг предназначил свой кинжал для точного употребления. Боуи только уповал на то, что лезвие обладало теми же свойствами, что и его земная модель. От него зависела его жизнь.

За пять ярдов от великана он остановился. Собирая воедино скрытые резервы силы, Боуи выпрямился.

— Вот он я, высоченный парень. Бегу. Пора заканчивать эту нашу маленькую дуэль. Ну, давай прямо сейчас.

Глаза Голиафа расширились в берсерковской ярости. Изо рта капала слюна, он сделал шаг вперед. Потом другой. Что было именно тем, чего ждал от него Боуи.

Техасец отвел руку назад и изо всех сил пырнул кинжалом приближающегося гиганта. Торберг изготовил лезвие в совершенстве. Оно совершило один полный замах в четырнадцать футов. И вонзилось по самую рукоятку в грудь великана, как раз над сердцем.

Глаза Голиафа сверкнули от внезапного шока, он шагнул вперед еще два шага прежде, чем испустил дух. Он был мертв еще до того, как стукнулся о землю.

— А я уж начал раздумывать, как ты собираешься покончить с этим сукиным сыном, — откомментировал Дэви Крокетт. — Рад, что увидел это собственными глазами. Иначе и не поверил бы.

Боуи устало повернулся к жителю приграничья.

— Когда же ты прибыл?

— А мы ждали снаружи, чтобы вы, ребята, открыли ворота, — объяснил Крокетт. Как я этот гвалт услышал, уж и ждать невтерпеж стало. Так что наши и несколько кушитов перебрались через стену. Лисандр немного помог, а после уж ворота открыл, так что еще и остальные смогли войти.

Крокетт помахал рукой по направлению к хижинам нацистов:

— Они услышали эти звуки и, кажется, правильно ухватили ситуацию. Эти ребята кушиты неплохие бойцы, если их разозлить. Не думаю, что наци имеют шанс уцелеть.

— Вот и хорошо, — произнес Боуи, чувствуя, как у него кружится голова, — потому что я собираюсь потерять сознание.

К тому времени, как Боуи вновь пришел в нормальное состояние, события в бывшей нацистской колонии стабилизировались. Воины-кушиты были беспощадны в сражении с эйхмановскими головорезами. Кроме женщин, запертых за загородкой, никто из колонистов не пережил эту ночь.

Следующее утро увидело начало новой эры, когда около двух тысяч людей материализовалось в долине. Мужчины и женщины из разных областей Реки, они представляли собой самое разнообразное смешение, когда-либо поселявшееся в одной местности. Краснокожие, чернокожие, желтокожие, белокожие, — они явились из сотни различных эпох и мест Земли. Они были хорошими союзниками, поскольку все одинаково пережили смерть — и это их смягчило. В течение недели они создали свое правительство в этом районе и стали заниматься каждодневными проблемами жизни на Реке.

— Пора нам двигаться дальше, — объявил Билл Мэйсон Джиму Боуи в один солнечный день.

Сломанные кости в плече у техасца уже зажили, и он раскладывал пасьянс на палубе «Незаконченного дела». Кроме небольшого сторожевого патруля, остальная команда наслаждалась долгим отпуском в городе.

— У меня возражений нет, — ответил Боуи. — Смерть разбросала нацистов по всей Реке. Сомневаюсь, что Эйхман когда-нибудь получит другой случай претворить свой план в действие. А если и получит, кто-нибудь снова его сокрушит. По крайней мере, я на это надеюсь. В любом случае, нет для нас причины задерживаться здесь еще.

— Есть еще последнее, — Билл Мэйсон улыбнулся.

Он махнул рукой Дэви Крокетту, Сократу и Торбергу Скафхоггу, собравшимся на палубе. С ними были привлекательная молодая женщина, которую Боуи не знал.

— Джоан Вэнс, познакомьтесь с Джимом Боуи, — представил Мэйсон. — Джоан — одна из новеньких, воскресших здесь. Как и я, она из двадцатого века. И, как и я, она любительница джаза.

Мэйсон кивнул остальным:

— Джентльмены, вы готовы?

Это получился очень странный квартет для Мира Реки: герой пограничья, греческий философ, строитель викинговских кораблей и историк из двадцатого века. Но главное была — идея. И слова.

«Джим Боуи, Джим Боуи, он был авантюрист. Джим Боуи, Джим Боуи».

Боуи удовлетворенно вздохнул, давая песне проплыть над ним. Пусть другие ищут на Реке то, что им надо. Он доволен. Для него не осталось незаконченного дела. И в конце концов, он получил воспевающую его песню.

Сперва я нашел Рабиа. Затем нашел артефакт, и думаю, что это — тот самый Артефакт. Что важнее, Рабиа или Артефакт?

Рабиа говорит, что мне не нужно выбирать между Путем и Артефактом. Нет и не может быть выбора между Путем и машиной.

Я не уверен.

Мой разум, единственная истинная машина времени, движется назад. И опять назад. А затем движется вперед из этого самого мгновения.

Вот я сижу на скале, которая окаймляет верхушку монолита. Солнце жжет мой правый висок и правый бок. Мой разум тоже горит, но весь, до самой середины.

Я на вершине двухтысячефутового гранитного монолита. Он поднимается над равниной не более чем в сотне футов от Берега Реки. Последние сто футов монолит ослепительно полыхает. Конец у него срезанный. То, что монолит фаллической формы, думаю, случайность. Но я не уверен, что все и вся в этом мире случайность. Даже очертания гор, которые ограничивают долину Реки, и само направление русла Реки, могут иметь равно практическое и символическое значение.