Алексей Рощин - Кровь износа

А лже-проф неожиданно сдался.

— Хорошо, Аркадий, я скажу! — сказал он. — У меня прекрасные документы, к которым вы никогда в жизни не придеретесь, но я скажу вам правду. Только при условии, что после этого мы встанем и пойдем туда, куда мы стремились — и вы мне поможете!

— Я посмотрю сначала, что вам нужно от нашего инженера, — сказал я непримиримо.

И он рассказал. По его словам выходило, что сам он — из семьи русских эмигрантов «первой волны», в семье все старались не забывать русский язык, но его родной — все ж, понятно, немецкий. Жил он в Швейцарии и сотрудничал с международной организацией «Ученые за мир», со штаб-квартирой как раз в Цюрихе. Вот туда и пришла бандероль со странной рукописью на русском языке, которой никто не придал серьезного значения, и в конце концов она попала к нему как «любителю всего русского» — такая у него была репутация в организации.

Выкладки Гордеева никто всерьез и проверять не стал, и только наш «Иноземцев» увлекся идеями Гордеева всерьез, тем более, что сам «Иноземцев» по образованию химик. В итоге он решил, как он заявил — «приехать и спасти Гордеева», то есть — вывезти его из страны. «Гордеев — гений», уверял он нас, когда мы уже поднялись и, поминутно охая, двинулись в путь. «А гениев, русских гениев! — надо спасать. Русские гении освещают путь всему человечеству!!» Было даже забавно смотреть, сколько, оказывается, пафоса помещалось в этом смешном израненном человеке, который шел прихрамывая на обе ноги, с пластырями на голове, груди и спине.

— И все ж вы ни хрена меня не убедили, товарищ Левинштейн… — начал я.

— Мальчики! — строго прикрикнула на нас Катя. — Что вы как дети? Вот ваш дом, успокойтесь.

Мы в самом деле пришли! Вот он: мы стояли возле занюханной пятиэтажки в окружении других таких же пятиэтажек. «Улица Речников, 25». Тишина. Света нигде нет. В отдалении чуть слышно воют какие-то сирены и слышны хлопки — видимо, выстрелы. И ощутимо тянет сыростью — знак, что река близко.

Оказавшись у самой цели, я немного оробел и как-то враз растерял весь кураж. Судя по всему, что-то подобное испытали и мои спутники.

— Наверно, зря мы сюда пришли, — сказал дрогнувшим голосом тот, кого я привык называть «профессор». — Наверняка никакого Гордеева здесь нет. Что ему оставаться? На его месте я и сам бы постарался перебраться как можно дальше от катаклизма, который я же и предсказал.

— Мне нужно всего лишь взять интервью, — сказал я. — Если Гордеева не окажется, деньги я все равно выбью. Но лучше бы он был дома, конечно… Получу какую-нибудь вашу Пулитцеровскую премию.

Вдруг послышались звуки гармошки и расстроенной гитары. Они приближались — и вот мимо с веселым повизгиванием прошла через двор небольшая толпа, человек 10 — в явно праздничном настроении и навеселе. Гармонист наяривал вовсю, ражие тетки в тулупах и шубах приплясывали. Среди мужской части процессии выделялся абсолютно бухой парень, голый по пояс. Именно он громче всех горланил «Виновата ли я, виновата ли я, что люблю», дурашливо и абсолютно счастливо улыбаясь.

Наша троица смотрела на странную процессию в немом изумлении. Когда они подошли, самая веселая девица игриво обратилась к нам, сверкая не совсем ровными зубами:

— Ой, а вы часом не террористы?

И не дожидаясь ответа, медленно закружилась на ходу, томно приговаривая:

— А то, говорят, сейчас одни террористы кругом…

Вышла луна, и осветила их всех. Полуголый парень, проходя, явственно подмигнул мне, указал на Катю и поднял большой палец.

— Террорист! — ласково позвала меня та самая девица, отойдя уже довольно порядочно.

— Машка! — крикнули ей. — Не отставай, мы на речку!

И вся процессия скрылась за углом соседней «хрущевки».

— Гордеев! — чуть слышно сказал сам себе профессор, выйдя из ступора. Это прозвучало как пароль и как девиз одновременно.

Входить в черный зев подъезда не хотелось. Преодолев непонятную робость, мы все ж поднялись на 2 этаж; я шел буквально на ощупь, держась одной рукой за стены, а другой придерживая Катю. Лже-профессор тяжело тащился следом.

В мутном лунном свете мы еле-еле разглядели на лестничной площадке дверь с номером 5. Поперек двери, прямо по черной обшарпанной клеенке кто-то старательно вывел большими неровными буквами (видимо, белой краской) — ЧМО.

Проф недоуменно крякнул, Катя ойкнула, а я сказал как можно более бодро:

— Ну вот видите — наш инженер определенно местная знаменитость!

И надавил на звонок (тишина), и потому еще для верности стал колотить в дверь руками и ногой. Довольно долго ничего не происходило, и я уже почти отчаялся — когда вдруг из-за двери послышалось слабое «кто там?» И сразу же — звук отпираемого замка.

Неприличная дверь распахнулась. На пороге стоял высокий худой человек, которого, впрочем, трудно было разглядеть — скорее, это был силуэт в зыбком и дрожащем красноватом свете свечей, горящих где-то в глубине квартиры.

— Инженер Гордеев? — спросил я, стараясь соблюдать официальный тон.

— Алексей Владимирович?! — спросил, протискиваясь мимо меня вперед, внезапно оживившийся лже-профессор. Меня он практически оттолкнул и с порога стал двумя руками жать руку Гордееву, все время повторяя «Какое счастье! Какое счастье! Вы здесь! Вы живы!!»

Инженер вяло ответил на пожатие и потом жестом пригласил нас войти. Мы толпой вошли в узкую прихожую «хрущевки», я было подумал — надо ли разуться, потом решил махнуть рукой. Так и вошел в комнату в ботинках. Впрочем, ни разуваться, ни раздеваться никто не стал, включая Катю.

В комнате я смог его получше разглядеть, и меня удивило, на фоне общего убожества обстановки, то обстоятельство, что инженер был фактически при полном параде: в пиджаке, белой рубашке и даже галстуке. Разве что на ногах у него были разношенные домашние тапочки, что хоть как-то размывало официальность.

Единственная комната в квартире была, как я уже сказал, убогая. Вся обстановка кричала о бедности: разложенный старый диванчик с неубранным постельным бельем не первой свежести, обшарпанный письменный стол у окна, пара разномастных облезлых кресел, тумбочка, книжные полки с какими-то пыльными томами. На столе горят свечи, навалены бумаги, чертежи, стоят погасший ноут и древний радиоприемник, кажется, «Спидола», у меня такой был в детстве. Странно смотрелась чашка с недопитым чаем, от которой еще шел легкий пар. Вообще в квартире стоял отчетливый дубак — хотя, конечно, потеплее, чем на улице. По крайней мере, ветра не было.

Проф «Левинштейн» продолжал свои неумеренные восторги.

— Господа, — перебил его излияния инженер. — Я не знаю, кто вы такие, но с вами, я вижу, молодая девушка. Я прошу вас немедленно уходить, здесь небезопасно.