Александр Мееров - Сиреневый Кристалл

Вот в такое же нарядное и легкое утро мы шли с Юсгором к нашему бетонному домику, о чем-то непринужденно болтая, всецело отключившись от наших тревог, неудач и трудных раздумий о метеорите. Охранник предъявил нам пломбы. Мы, как всегда, тщательно проверили запоры, и Юсгор стал возиться с ключом, безуспешно стараясь втолкнуть его в замочную скважину. Скважина оказалась намертво забитой чем-то вроде штукатурки.

— Что за хулиганство!

— А может быть, хуже? Юсгор, что, если и здесь, как в свое время в музее, успели побывать охотники до нашего метеорита?

Вызвали начальника охраны. Сбежались охранники, дежурившие в предыдущие смены, подошло несколько сотрудников из физического корпуса. Начались споры и крики, слова произносились всеми одновременно и с такой скоростью, что мои познания паутоанского языка мне не помогали вовсе. Чем бы все это кончилось — не знаю, но в это время из маленького, расположенного довольно высоко над землей окошка полетели стекла.

Поток грязно-зеленой пены хлынул из окна и стал растекаться по траве. Местами пена тотчас же окаменевала, образуя, как и в замочной скважине, похожую на штукатурку массу, но местами ее ручейки уж очень проворно и быстро пробирались между расщелинами в камнях, подползали к кустам, и кусты…

Кусты окаменевали.

Океанские отливы и приливы чередуются с еще большей точностью, чем в период дождей ясная погода сменяется плохой. Полсуток вода стремится убежать подальше от берега, полсуток она ведет свое неутомимое наступление на сушу, а затем снова обнажает дно. Местами вода остается. Бродя в ней по пояс или по колено, можно увидеть копошащиеся среди ветвистых кораллов огромные серые с красными кольцами голотурии, синие морские звезды, тридакны, мелькающие среди темно-багровых зарослей золотисто-голубые рыбки, прозрачные медузы, окрашенные в зеленоватый цвет сифонофоры и яркие губки.

В дни, когда удалось наконец оживить кусок метеорита, когда мы, забыв обо всем на свете, обуздывали резвящуюся после тысячелетней спячки силициевую плазму, Ханан Борисович исправнейшим образом отправлялся к лагуне Сеунора. Вставал он часов в пять и, запасшись огромным зонтиком, газетами и термосом с хорошенько охлажденным паутоанским питьем — имшеу, спешил к маленькой лодочке, привязанной к бамбуковой пристани. Вид он имел дачно-курортный. Загорелый, в пестрых трусиках и тюбетейке, профессор удобно располагался в тени зонтика, наслаждаясь созерцанием красот подводного царства. Худенький парнишка паутоанец, сидящий на веслах, очень умело лавировал среди выступавших то здесь, то там коралловых образований, направляя лодчонку по указанию Мурзарова в самые различные места лагуны. Время от времени Ханан Борисович, изловчась, вылавливал из воды губку, внимательно осматривал ее и выбрасывал за борт. Отливы были грандиозны, коралловый, будто усыпанный свежевыпавшим снегом, берег уходил далеко, лодочка Мурзарова покачивалась над теми местами, где во время прилива слой воды был весьма внушительным, но и здесь ему не удавалось найти глубоководную обитательницу, кружевную, словно сплетенную из тончайшего стекла, красавицу губку. Других ему не требовалось. Нужна была именно такая, образующая тонкие, изящные переплетения, какую ему удалось увидеть в руках ныряльщика за губками только раз. Мельком.

Губки не употребляет в пищу ни одно живое существо на свете. Губки, которые выискивал Ханан Борисович, — кремниевые, силициевые — не пригодны и в обиходе. И все же кремниевые губки вылавливают. Кому они нужны? Кто покупает их и зачем? При попытке достать такую губку Мурзаров натолкнулся на довольно неожиданное препятствие. Ныряльщики, беднейшие из бедных, за гроши проделывавшие трудную и опасную работу, шарахались от профессора как от прокаженного, когда он хотел купить у них губки. Вот тут-то Ханан Борисович и решил добыть их любыми путями, предполагая, что в самое ближайшее время они нам могут пригодиться в борьбе за овладение живой силициевой плазмой.

А овладеть ею было нелегко. С первого же момента, с той минуты, когда мы увидели извивающиеся у нашей лаборатории серо-зеленые пористые змейки, мы не имели ни минуты покоя. Радость открытия и ни с чем не сравнимая тревога, глубокая, хватающая за сердце, — вот, пожалуй, основные чувства тех дней. Опять, как и в древние времена, но на этот раз уже сознательно человек вызвал к жизни представителя иного, быть может враждебного, мира!

Представитель этот, нужно сказать, выглядел довольно невзрачно, однако в первые же часы после оживления начал проявлять себя агрессивно. Количество серо-зеленой массы увеличивалось со скоростью, которая вынуждала нас принимать решения неотлагательно.

Прежде всего здание нашей опытной установки было окружено охраной. Сперва она разместилась кольцом, проходившим метрах в десяти от установки, но уже к восьми часам утра ее пришлось передвинуть дальше. «Пена гнева», как и во времена Рокомо, наступала бойко. Зеленоватые гроздья уже свисали изо всех окон. Ноздреватая масса заполнила площадку возле нашего бетонного сооружения и ручейками, как бы отыскивая наиболее удобные пути для продвижения вперед, растекалась все дальше и дальше. В восемь двадцать рухнула дверь, а без четверти девять мы увидели, как исчезают стены. Это было похоже на удачный кинотрюк, когда зритель видит на экране, как оплывает, струится, словно тает, изображение, только сейчас бывшее четким, строгим, как расплываются его контуры, а оно переходит в нечто совсем другое, непохожее на только что виденное. За каких-нибудь пять минут гладкие бетонные стены опытной установки перестали существовать. Мы увидели, как из ровных, выбеленных известкой они превратились в шершавые, бугристые, стали серовато-зелеными, а затем осели и в какое-то неуловимое мгновение начали шевелиться и вскоре составляли одно целое с торжествующей пенящейся массой. Как на пожарище, на месте здания лаборатории теперь возвышались только металлические части наших установок и приборов, видневшихся через каркас из железных прутьев и проволоки, являющихся прочностной основой бетонных стен.

К этому времени мы уже были вооружены всем, чем только было мыслимо. Бинокли, фото- и кинокамеры, дюары с жидким воздухом, баллоны с хлором, бутыли с серной и азотной кислотой — чего только не было подтянуто к девяти часам на поле сражения! Непосредственно у цепочки охраны, теперь усиленной студентами старших курсов, была разбита палатка, и в ней, как верховный главнокомандующий, восседал ректор университета, доктор Ямш. Обстановка и в самом деле напоминала фронтовую. К доктору Ямшу все время поступали донесения с «линии огня» — с границы, где силициевая плазма дециметр за дециметром безостановочно отвоевывала для себя территорию университета; от палатки доктора Ямша, как по эстафете, в главное здание, к дежурившему у телефона сотруднику, шли распоряжения.