Владимир Баканов - Человек, который дружил с электричеством (сборник)

Зал зашумел, а прокурор растерянно выкрикнул:

— Это нелепость! Какая могла быть документальная съемка…

Не обращая внимания на шум и протесты, Сэмюэлс вызвал меня. После обычных предварительных вопросов мне было позволено дать объяснения так, как я хотел. Судьи, хотя и были настроены враждебно, вскоре так заинтересовались моим рассказом, что отклоняли все возражения, с которыми то и дело выступал прокурор. Насколько помню, я вкратце изложил нашу историю и закончил примерно так:

— Выбрали же мы такой путь потому, что ни я, ни мистер Лавьяда не могли уничтожить его изобретение, так как оно все равно было бы неизбежно повторено. Мы не хотели и не хотим, чтобы этот аппарат секретно использовался нами самими или каким-нибудь узким кругом лиц в своекорыстных целях. — Тут я посмотрел на судью Бронсона, известного своими либеральными убеждениями. — Со времени последней войны все исследования в области атомной энергии ведутся под эгидой номинально гражданского органа, но в действительности «под защитой и руководством» армии и флота. Эти «защита и руководство», как, несомненно, подтвердит любой компетентный физик, сводятся к дымовой завесе, за которой прячутся тупой консерватизм, глубочайшее невежество и бестолковость. Любая страна, если она, подобно нашей, по глупости сделает ставку на закоснелые формы милитаристского мышления, неизбежно должна отстать в развитии науки. Мы твердо убеждены, что даже малейший намек на потенциальные возможности открытия мистера Лавьяды при существующем в нашей стране режиме тут же привел бы к немедленной конфискации патента, если бы он попробовал его взять. Вот почему мистер Лавьяда не захотел взять патента и не возьмет его. Он, как и я, считает, что такое открытие не может принадлежать одному человеку, группе людей или даже целой стране — оно должно принадлежать всему человечеству. Мы готовы доказать, что внутренней и внешней политикой как нашей страны, так и многих других нередко руководят из-за кулис тайные группировки, которые в своекорыстных целях проводят губительную политику и не щадят человеческих жизней.

В зале стояло тяжелое, полное ненависти молчание.

— Слишком долго секретные договоры и ядовитая лживая пропаганда определяли мысли и чувства простых людей; слишком долго украшенные орденами воры грели руки, сидя на самых высоких должностях. Аппарат мистера Лавьяды делает предательство и ложь невозможными. И все наши фильмы были сняты ради достижения этой цели. Вначале нам нужны были деньги и известность, чтобы показать людям всего мира то, что, как мы знали, было истиной. Мы сделали все, что было в наших силах. А теперь бремя ответственности ложится уже не на нас, а на этот суд. Мы не виновны в измене, мы не виновны в клевете и обмане, мы не виновны ни в чем, кроме глубокого и искреннего желания служить человечеству. Мистер Лавьяда просил меня сообщить от его имени суду и всему миру, что его единственным желанием всегда было передать свое открытие в руки всего человечества, но до сих пор он не мог это осуществить.

Судьи молча смотрели на меня. Публика замерла на своих стульях, от души желая, чтобы меня без дальнейшего разбирательства пристрелили на месте. Под блестящими мундирами прятался страх и кипела злость. Репортеры строчили в блокнотах, как одержимые. У меня от напряжения пересохло в горле. Эти две речи, которые Сэмюэлс и я отрепетировали накануне, были искрой в пороховом складе. Что последует дальше?

Сэмюэлс умело воспользовался наступившей паузой.

— С разрешения суда я хотел бы указать, что мистер Лефко выступил сейчас с определенными заявлениями. Да, поразительными, но тем не менее они легко поддаются проверке, которая либо полностью подтвердит их, либо опровергнет. И она их подтвердит!

Он вышел и через несколько минут вкатил в зал аппарат. Майк встал. Публика была явно разочарована. Сэмюэлс остановился прямо против судей и слегка отодвинулся, заметив, что телеоператоры наводят на него камеры.

— Мистер Лавьяда и мистер Лефко покажут вам… Полагаю, обвинение не будет возражать?

Он явно провоцировал прокурора, и тот было встал, нерешительно раскрыл рот, но передумал и снова сел.

— С разрешения суда, — продолжал Сэмюэлс, — нам необходимо пустое пространство. Если судебный пристав будет так добр… Благодарю вас.

Длинные столы были отодвинуты. Сэмюэлс продолжал стоять на месте. Взгляды всех присутствующих были устремлены на него, а он постоял так еще несколько секунд, а потом отошел к своему столу и сел, произнеся официальным тоном:

— Мистер Лефко!

Теперь все взгляды сосредоточились на нас с Майком, который молча встал возле своего аппарата. Я откашлялся и сказал:

— Судья Бронсон…

Он внимательно посмотрел на меня, а потом перевел взгляд в а Майка.

— Я вас слушаю, мистер Лефко.

— Ваша беспристрастность известна всем…

Он недовольно нахмурился.

— Не согласитесь ли вы послужить объектом для нашего эксперимента, чтобы всякие подозрения в возможности обмана были заранее устранены?

Он подумал, а потом медленно наклонил голову. Прокурор попробовал запротестовать, но его протест был отклонен.

— Не назовете ли вы какое-нибудь место, где вы были в определенный день? Так, чтобы вы сами помнили все точно и в то же время могли бы с уверенностью утверждать, что там не было ни посторонних свидетелей, ни скрытых камер.

Он задумался. Шли секунды. Минуты. Напряжение достигло предела. В горле у меня пересохло. Наконец, он сказал негромко:

— Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Одиннадцатое ноября.

Майк сделал знак, и я спросил:

— Какой-нибудь точный час?

Судья Бронсон посмотрел на Майка.

— Ровно одиннадцать часов. Час, когда было объявлено перемирие… — После небольшой паузы он добавил: — Ниагарский водопад.

Я услышал в полной тишине пощелкивание рукояток настройки, и Майк снова сделал мне знак.

— Необходимо погасить свет. Смотреть следует на левую стену. Во всяком случае, в ту сторону. Мне кажется, если бы судья Кассел немного подвинулся… Мы уже готовы.

Бронсон посмотрел на меня, а потом на левую стену.

— Я готов.

Люстры погасли. Телеоператоры раздраженно заворчали. Я тронул Майка за плечо.

— Ну-ка, покажи им, Майк!

Мы все в глубине души склонны к театральным эффектам, и Майк не составляет исключения. Внезапно перед зрителями возникли гигантские неподвижные каскады Ниагарского водопада. Я, кажется, упоминал, что так и не научился преодолевать страх высоты. И мало кто от него свободен. Я услышал судорожные вздохи ужаса, когда прямо под нами разверзлась сверкающая бездна. Вниз, вниз, вниз, пока мы не оказались у самого края безмолвного водопада, жуткого в своем застывшем величии. Я знал, что Майк остановил время точно на одиннадцати часах. Он панорамировал на американский берег. Там стояло несколько туристов. Их замершие в самых неожиданных позах фигуры производили почти комическое впечатление. На земле белел снег, в воздухе висели снежные хлопья. Время остановилось.