Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.

Здесь, в этих стенах, воздвигну я пошатнувшийся трон здоровья. Я был отверженным, бродягой, когда Адриан ласково накинул на меня серебряную сеть дружбы и просвещения и неразрывно связал с человеческим милосердием и человеческими совершенствами. Я не имел еще никаких заслуг, хотя и стремился к добру и знаниям, когда Айдрис, рожденная в королевской семье и сама бывшая воплощением всего, что есть в женщине божественного, истинной мечтой поэта, статуей богини, наделенной чувствами, святою, сошедшей с полотна художника, - Айдрис избрала меня и вручила мне бесценный дар - самое себя.

Так размышлял я несколько часов, покуда голод и усталость не вернули меня к действительности; а был уже вечер и деревья отбрасывали длинные тени. Я увидел, что забрел к Брекнелу214, а это далеко к западу от Виндзора.

Ощущения моего здорового тела убедили меня, что я не заразился. Я вспомнил, что Айдрис не знает о последних моих действиях. Она могла услышать, что я вернулся из Лондона и побывал у Болтерова шлюза, и мое длительное отсутствие наверняка ее тревожит. Я вернулся в Виндзор по Длинной аллее215 и, проходя по городку, застал его жителей в большом смятении.

"Поздно строить амбициозные планы, - говорит сэр Томас Браун. - Мы не можем надеяться, что имена наши проживут столько, сколько прожили иные люди. Лики Януса не равны один другому"216. Эти слова вдохновили многих фанатиков, которые стали предрекать близкий конец света. Крах наших надежд породил суеверия; дикие и опасные представления разыгрывались на жизненной сцене; в глазах прорицателей все наше будущее сужалось до едва различимой точки. Слушая их пророчества, малодушные женщины умирали от страха; здоровые и сильные с виду мужчины впадали в безумие или идиотизм, не выдержав ужаса перед разверзшейся вечностью. Сейчас один из подобных пророков красноречиво рисовал свое отчаяние перед обитателями Виндзора. Утренние события и мое посещение мертвеца, уже ставшее известным, взволновали местных жителей и сделали их послушными инструментами в руках маньяка.

У несчастного умерли от чумы молодая жена и первенец. Он был рабочим, и, так как он потерял работу, прежде дававшую ему средства к существованию, к бедствиям этого человека прибавился голод. Он вышел из жилища, где лежали его жена и ребенок, чей "бренный прах остался тлеть во прахе"*217, - * Пер. К. Чемена.

Том П. Глава седьмая

335

обезумевший от горя, голода и бессонных ночей. В своем больном воображении он увидел себя посланцем небес, возвещающим конец света. Он входил в церкви и объявлял молящимся, что скоро место их будет в склепе под церковью.

Он появлялся в театрах, подобный забытому духу времени, и приказывал зрителям идти домой, чтобы умереть. Его схватили и заключили в тюрьму; он убежал и отправился из Лондона по близлежащим городам. Дикими жестами и безумными словами он будил в каждом затаенный страх, громко возглашая то, чего люди не решались сказать. Стоя на галерее виндзорской ратуши, он оттуда, с высоты, обращался к дрожавшей толпе.

- Слушайте меня, о жители земли! - кричал он. - Внемли и ты, безжалостное Небо! И ты, мятущееся сердце, откуда рвутся эти слова, поражающие его ужасом. К нам пришла смерть! Земля прекрасна и убрана цветами - но лишь затем, чтобы стать нашей могилой! Облака в небе оплакивают нас, звезды светят нам погребальными факелами. Старцы! Вы надеялись прожить еще несколько лет в привычном жилище, но срок истек! Вы должны умереть. Дети!

Вы никогда не станете взрослыми, ваши маленькие могилки уже вырыты.

Матери! Прижмите детей к груди, смерть ждет и вас и их!

Содрогаясь всем телом, он простирал руки; его глаза, возведенные к небу и готовые выскочить из орбит, казалось, следили за парившими в воздухе невидимыми для нас призраками.

- Вот они! - восклицал он. - Вот мертвые! Закутанные в саваны, они безмолвной процессией тянутся в назначенные им пределы. Их бескровные губы не движутся - не движутся и их призрачные тела, и все же они уносятся от нас.

И мы за вами! - крикнул он, рванувшись вперед. - К чему нам медлить?

Друзья! Спешите облачиться в придворные одежды смерти. Чума введет вас в ее высочайшее присутствие. Что же вы медлите? Самые лучшие, самые мудрые и любимые ушли раньше вас. Матери, целуйте детей в последний раз; мужья, ведите с собою жен, защитить их вы уже не в силах. Идем! Идем! Пока наши любимые еще не скрылись из виду, иначе они уйдут и мы не догоним их никогда.

После этих безумных речей он становился спокойнее. Более связными, но страшными словами он описывал ужасы нашего времени; со всеми подробностями говорил о том, что делает чума с человеческим телом, и рассказывал, как рвутся самые дорогие привязанности, какое отчаяние охватывает человека у смертного одра последнего из близких. Из толпы слышались стоны и даже громкие вопли. В первых ее рядах стоял крестьянин, не спускавший с пророка глаз; рот его был раскрыт, все тело напряжено; лицо желтело, синело и зеленело всеми оттенками ужаса. Безумный пророк встретился с ним взглядом и уже не отрывал его. Мы знаем о взгляде гремучей змеи, которым она притягивает к себе дрожащую жертву, пока та не оказывается в ее пасти. Пророк выпрямился, словно становясь выше ростом, и взгляд его сделался повелительным. Он 336 Последний человек смотрел на крестьянина, и тот начал дрожать, зубы его стучали, колени подгибались. Наконец он в судорогах упал на землю.

- У этого человека чума, - сказал спокойно пророк.

Из уст несчастного вырвался крик; тотчас за тем он сделался недвижим и всем стало ясно, что крестьянин мертв.

На площади раздались крики ужаса. Все бросились спасаться бегством - за несколько минут площадь опустела, труп остался на земле, а безумец, притихший и утомленный, сел подле него, подпирая иссохшей рукой свою худую щеку. Вскоре несколько человек, посланных городским управлением, пришли убрать труп. В каждом из них несчастному безумцу привиделся тюремщик. Он кинулся бежать, а я продолжил путь к замку.

Жестокая и неумолимая смерть вступила и в эти любимые стены. Старая служанка, которая когда-то нянчила Айдрис и жила с нами скорее на положении уважаемой родственницы, чем прислужницы, за несколько дней до того побывала у замужней дочери, жившей в окрестностях Лондона. Вернувшись к нам, женщина заболела чумой. От надменной и суровой королевы Айдрис редко видела ласку. Добрая нянька заменяла ей мать, и даже недостаток образования, смирение и беззащитность делали ее особенно дорогой нам. Больше всех ее любили дети. Я не преувеличу, если скажу, что застал свою бедную жену обезумевшей от горя и страха. Она сокрушалась о больной, но не меньше думала о детях и об опасности заражения. Мое появление было для нее словно свет маяка для мореходов, проходящих у особо опасных берегов. Она вверила мне все свои тревоги, положилась на мое решение, и ей стало легче хотя бы потому, что я разделил ее опасения. Бедная наша няня вскоре скончалась.